Царствие благодати - Йорген Брекке

— Знаете, что вас выдало? — спросила Фелиция Стоун. Желания злорадствовать у нее не было. Ей хотелось, чтобы Невинс хоть что-нибудь сказал, поскольку до показавшегося впереди дома Крансосов оставался еще добрый километр пути. После того как Синсакер скрылся в лесу, воцарилась тишина, которая действовала ей на нервы.

Невинс ей не ответил.

— Вы сказали, что плохо знакомы с книжным миром Скандинавии, и соврали. Зачем? Вы, возможно, не знаете, но людей чаще всего выдает именно мелкая и ненужная ложь. Начинаешь даже подозревать, будто они хотят быть пойманными. Ведь это вы показали мне надпись с именем Кнутсона, которая непременно должна была привести нас в Норвегию. Вы хотели сыграть с полицией в кошки-мышки, Невинс?

Невинс по-прежнему молча шел рядом с ней. Наручники не давали его рукам лишней свободы. Фелиция вела его, держа только за предплечье, и не боялась, что он сбежит. Он здесь на чужой территории, как и она. Они уже прошли порядочное расстояние, когда он вдруг решил прервать молчание.

— Вы сказали мне одну вещь, которая почти заставила меня заморозить эту идиотскую сделку.

— Сделку? Значит, так вы это называете?

— Да, сделку, в которой я всего лишь покупатель, и только. Все остальное вы узнаете из других источников. Весной я приезжал сюда на конференцию — по большому счету это был визит вежливости, поскольку Университетская библиотека Тронхейма за несколько недель до того прислала своего делегата к нам на конференцию. Да, по чистой случайности к нам приезжала именно их убитая сотрудница. Но я почти ничего о ней не знаю. Суть дела в том, что в свой первый визит в Норвегию я познакомился с Сильвией Фрейд, и она предложила мне эту книгу. Я соблазнился. Я всегда был одержим коллекционированием книг, у меня достаточно денег, а сделка казалась весьма надежной. Но вы направили мои мысли в другое русло и чуть было не отговорили меня.

— Неужели?

— Я заранее готовился к тому, что книга, попав ко мне, никогда больше не увидит света. Таково непременное условие сделки, ничего не поделаешь. Но во время нашей беседы в Ричмонде ваши слова прозвучали потрясающе убедительно: коллекционировать — значит, прятать что либо от всего остального мира. Но я все-таки не смог остановиться. Особенно после того как Бонд обнаружил эти палимпсесты. Я помогал ему разбирать текст куда больше, чем вам сказал. Затем Бонд существенно продвинулся в расшифровке уже без моей помощи, но я понял достаточно. Я не сомневаюсь: наши палимпсесты как-то связаны с Йоханнесовой книгой, — а история этой книги столь поразительна, что ни одна из известных мне книг не может с ней сравниться. Словно книга живет своей собственной тайной жизнью. Я во что бы то ни стало должен был с ней познакомиться. Звучит глупо, не так ли?

— Может, и не глупо, но противоестественно и весьма эгоцентрично.

— Когда решаешься на преступление, внутри тебя словно открывается потайная дверь. А за ней — неведомые прежде пространства, предназначенные только для тебя. Некоторым людям нравится иметь такое потайное место, где не действуют обычные нормы и правила. Возможно, я из таких. Поэтому мысль о безраздельном, но тайном обладании Йоханнесовой книгой меня не смущала.

Эта неожиданная откровенность ее потрясла. После таких признаний трудно не проникнуться к человеку некоторой симпатией. Он определенно был лучше своего сына. Но все равно оставался преступником.

— Кто бы мог подумать, что меня арестуете вы, вы ведь дружили с Шоном, — продолжал он.

— Мы ходили в одну школу, но не дружили. — Фелиция тут же пожалела об этих словах, сорвавшихся у нее с языка. Они положили начало разговору, который может их очень далеко завести. Ответ Невинса ее удивил.

— Есть два типа людей, — сказал он и ненадолго задумался. — Те, которым нравится Шон, и те, которым он не нравится. Уже в раннем детстве он вызывал у некоторых людей неприязнь. Сначала я этого не понимал. Думал, они просто заблуждаются на его счет. Но время шло и я осознал, в чем дело. Существует по крайней мере две ипостаси Шона Невинса. И одну из них нелегко полюбить даже родному отцу. А теперь еще этот иск.

— Иск?

— Не знаю, зачем я вам все это рассказываю. Впрочем, от нашей фамильной чести все равно мало что осталось. Сексуальные домогательства, гласил судебный вердикт. Все началось с гнуснейших обвинений, с которыми выступила делопроизводитель компании, где работал Шон. Отец должен во всем поддерживать своего сына, но я не могу не думать о том, что она говорила правду. Я плохой отец?

С Фелицией Стоун такое случалось и раньше. Когда уличаешь нарушителя и тот сознается в совершенном преступлении, разоблаченный иногда решает открыться тебе во всем, будто у него больше нет права на тайну. Ее всегда поражало, какими одинаковыми становятся люди, когда их разоблачают. Не заметно никакой разницы между образованным и утонченным книголюбом, хладнокровным убийцей и простым сутенером.

Но для нее самой в этот раз все было иначе. Долгие годы она думала, будто Шон Невинс ушел от ответственности и только она знает, какой подонок скрывается под красивой маской. А теперь, оказывается, ему все-таки не удалось как следует спрятать свое второе «я». Дерьмо смердит. И смрад почувствовал даже его родной отец.

Фелиция поискала глазами дом Крансосов. Они уже подходили к калитке, за которой был двор.

— Какой вы отец, мне неизвестно. Но способность видеть вашего сына таким, какой он есть, вряд ли делает вас негодяем.

— Он разводится. Приговор вынесли условно, но его лишили адвокатской лицензии на неопределенный срок. Я больше не могу им гордиться. Но мне кажется, люблю я его так же сильно, как и раньше. Странно.

— Возможно, вы оба сможете начать новую жизнь, — смущенно проговорила Фелиция. Она чувствовала себя так, будто где-то под диафрагмой у нее вдруг рассосался тромб и в какую-то область живота прилила свежая кровь. Вероятно, это просто облегчение. Желание причинить Невинсу боль исчезло. Теперь полиция Норвегии может делать с ним то, что должна. А она с ним закончила.

Во времена Реформации фру Ингер из Эстрота стала личным врагом могущественного епископа Нидароса, Олафа Энгельбректссона, и оставалась им даже тогда, когда епископ в 1537 году вынужден был бежать из страны. Однако он отбыл в Нидерланды не с пустыми руками. Вместе с ним покинули страну значительные церковные богатства. Проплывая Тронхеймсфьорд, он предпринял последний морской набег на своего злейшего врага — железную женщину из Эстрота. Он разграбил ее замок и увез драгоценности. До наших дней сохранилась только одна вещь, принадлежавшая когда-то фру Ингер, — люстра, которая висит прямо напротив входа в главный дом. Эта люстра представляет собой изысканный образец прикладного искусства эпохи Возрождения. Ее очертания напоминают популярную в то время деталь костюма — буффы на рукавах.

Когда старший следователь Синсакер вошел в парадные покои замка Эстрот, первое, что он заметил, были сандалии. Позолоченные и, похоже, эксклюзивной работы. Не «Прада» ли, часом? Сильвия Фрейд хорошо одевалась. Посмотрев наверх, он увидел и все остальное: брюки и блузку в цветочек. Один конец веревки был затянут на горле, а другой соответственно на люстре фру Ингер. Лицо Сильвии Фрейд выглядело бледным, как у основательно напудренной ренессансной девицы. Она перестала дышать за несколько минут до того, как Синсакер открыл дверь. Обычно вид трупа его не трогал. Но в этом теле оказалось нечто вызывающее тошноту. А может, виновата вся эта беготня. Он развернулся и вышел на лестницу. Постоял немного, прислонясь к красивым кованым перилам. Содержимое желудка осталось там, где ему и положено находиться. Дыхание мало-помалу выровнялось.