Дорога в снегопад - Антон Уткин

Гоша насупленно молчал.

— Сын за отца не отвечает, — наконец сказал он.

— Бывает, что отвечает, — сказал Алексей, — бывает — нет.

— Это как-то сложно.

— Сложно, — согласился Алексей. — Можешь жить с чистой совестью — у вас ничего не осталось. Только квартира на Барклая, где ты с бабушкой живешь. И там будет теперь жить твоя мама. И она там, по сути, одна, потому что бабушка ей в тех делах, которые творятся, не помощник. Как ты думаешь, легко ей?

Гоша молча вертел в пальцах наушник от МРЗ-плеера, из которого доносилось какое-то музыкальное неистовство.

— Она будет теперь работать. В РИА «Новости». Переводить ленту новостей. Так что, видишь, к буржуинству это мало имеет отношение… Ты же хотел быть, как большинство? — Алексей повернул лицо к Гоше, но тот упрямо держал голову в профиль. — Георгий, вот что я скажу: оставайся анархистом, читай Кропоткина с Лавровым, пиши конституцию вашей алтайской республики — никто тебе и слова не скажет. При всем при этом тебе только надо быть с ней.

Гоша выглядел осунувшимся и сутулился, но это, скорее, было следствием уличной промозглости. Как бы то ни было, он совсем не был похож на того задорного самоуверенного парня, каким предстал перед Алексеем в середине лета в экологическом лагере протеста. Сейчас он был растерян и в отношении его к Алексею проступало доверие. Ему почудилось, что этот взрослый человек, который казался ему сильным, даже почему-то отважным, должен знать ответы на все вопросы.

— Почему все так? — тихо спросил он.

— Э-эх, Гоша, Гоша, — вздохнул сильный и даже почему-то отважный человек. — Если бы я знал. Если бы я знал… Что слушаешь? — поинтересовался он, кивнув на МРЗ-плеер.

— Так, — нехотя ответил Гоша. — Вы не знаете. Группа одна. «Адаптация» называется.

— Можно?

Гоша пожал плечами и передал наушник Алексею.

«Страны третьего мира помнят историю Рима, — услышал Алексей надрывный голос Ермена Анти, — что же здесь с нами стало, что же здесь с нами было?»

— Ничего, в кассу, — сказал Алексей, дослушав композицию и возвращая наушник. — Дай-ка я расскажу тебе одну историю. Даже не историю, а так, просто скажу несколько слов. Когда-то давно, довольно много лет назад, я был молод, не так, как ты сейчас, постарше, но тоже очень и очень молод. Я готовился к интересной и приятной жизни. Но тут в нашей стране начались перемены, благодаря которым я очутился на обочине жизни. Впрочем, в те годы вся она, жизнь то есть, была обочиной. Я был знаком с одной девушкой, которая мне очень нравилась, и я мечтал жениться на ней. Но я был беден, а зарабатывать так, как это делало большинство, не хотел. Мы с ней поругались как-то — так, ничего серьезного, пустяки, одним словом. А вот помириться так и не смогли. То есть мы, конечно, помирились, но замуж она вышла за другого… Я к чему тебе это все рассказываю? — спохватился он, но Гоша его перебил:

— А кто она была, эта девушка?

— Не важно, — поморщился Алексей. — Не важно. — И вдруг подумал, что этот мальчишка мог бы быть его ребенком. — Ты вот говоришь: «Все равно она будет на них работать, в этой системе». А ты разве не в их школе учишься?

Гоша задумался.

— Видишь ли, эта система дурна, конечно, но не вся, не тотально. Так вот, к чему это я. Был у меня научный руководитель, его уже нет в живых сейчас, и он заметил, что я стал пить и опускаться. И однажды, видимо, когда ему надоело смотреть на все это, этот человек спросил меня: «Почему ты пьешь?»

— А я не пью, — упрямо сказал Гоша.

— Да не в этом дело. Правильно делаешь. Ты дослушай. И я так ему ответил: «Я пью, потому что мне невыносимо видеть то, что творится вокруг, а сил для того, чтобы изменить это, в себе не нахожу. Потому что ничего из того, что я задумывал, у меня не получилось, и в этом не моя вина. Потому что любовь мою продали за деньги, а я не родился на свет для того, чтобы делать деньги. А науку здесь сейчас делать невозможно». Тогда этот человек спросил меня: «Тебе, наверное, кажется, что ты очень любишь свою родину?» — «Да, — ответил я, — люблю. И вовсе мне это не кажется». — «Так вот знай, — сказал он мне, — что родина это не только ее история и природа, не только ее архитектура, это еще и ты сам. Если ты превратишься в животное и умрешь, кто же останется жить здесь? Ты устранишься от жизни, кто-то еще устранится, третий, пятый, десятый — кто же останется? Если у России и есть враги, то они только и ждут, чтобы все мы рассеялись по лицу земли и сгинули», — вот он еще что сказал.

Гоша молчал, на лице его изображалась работа мысли.

— Вот эта скамейка, на которую мы не можем сесть, потому что она неубрана, — заметил Алексей, — это не только их скамейка — это и наша с тобой скамейка.

Гоша натянул перчатки и несколькими ловкими движениями сбросил со скамейки неубранные листья и закаменевшие комья снега.

— Знаешь, — добавил еще Алексей, вспомнив как-то очень кстати Вадима Михайловича и его нелепое нестяжательское облачение, — честно тебе скажу, я не очень-то верю, что мы можем изменить мир. Но я глубоко убежден, что, если нас в нем не будет, он будет несравненно хуже, чем он есть сейчас.

* * *

Как всегда, Москву уже била пока еще легкая предновогодняя лихорадка. Кровь в жилах города бежала быстрей, сердце, укутанное фольгой, билось чаще, слаще, и веселый скрип этой праздничной карусели пробивался к Алексею сквозь постигшее его несчастье. Приглашали его встретить Новый год и Костя Ренников с вновь обретенной, одумавшейся Катей, и тетушка Наталья Владимировна зазывала их с мамой, что было прямо-таки из ряда вон выходящим событием, но Алексей потерял сердце и точно знал, что в оставшиеся до праздника дни обретение его не будет возможно.

Совсем уже перед Новым годом проснулась королева клаудвочеров. Для какого-то очередного воздушного мероприятия ей позарез нужен был какой-то режиссер кино, и почему-то она рассчитывала здесь на помощь Алексея.

— Ну это скорее Антон мог бы тебе подсказать, — удивился он.

— Дело в том, что я… у меня нет номера его телефона.

— Как же так, — изумился Алексей. — Был, а тут вдруг нет.

— Между прочим, — с обидой сказала она, — у меня вчера был день рождения.

— Позволь поздравить, — сказал Алексей.

— Спасибо, — в голосе ее проступило удовлетворение. — Что ты мне желаешь?

— Желаю тебе того, чего ты сама себе желаешь.

— Нет, — не согласилась она, — ты сам пожелай.

— Ну-у, — помедлил Алексей, — тогда желаю тебе счастья в личной жизни.

Пожелание ей не показалось.

— А разве это главное? — немного недовольным голосом возразила она.

— Если вы Ренуар, или, может быть, Томас Манн — тогда да, наверное, не главное, — усмехнулся Алексей и хотел уже попрощаться, но почувствовал, что на том конце провода готовят еще какую-то мысль.