Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

и телеграмм… Что особенно не нравилось Елене Григорьевне, так это те быстрые переезды, которые происходили время от времени по этим телеграммам. Несколько раз случалось так, что приходилось уезжать через час или через два. Аркадий Евгеньевич отличался в этом отношении величайшей аккуратностью и всегда готов был к отъезду.

– Мои чемоданы – мой дом, – шутил он.

– Я это понимаю, – соглашалась Елена Григорьевна. – Когда ты пожелаешь избавиться от меня, то это для тебя не составит особенного труда.

Самою удивительною чертой в характере Аркадия Евгеньевича было какое-то особенное, почти женское малодушие. Елена Григорьевна не поверила собственным глазам, когда в первый раз увидела его растерянного, бледного, со слезами на глазах. Она перепугалась.

– Что такое случилось?!.

– Ах, оставь меня, пожалуйста… Все пройдет. Это маленький нервный припадок.

Да, он плакал, как нервная женщина. Второю характерною чертой было то, что Аркадий Евгеньевич не умел смеяться, а улыбка у него являлась только конвульсией.

VII

Была ли она счастлива? Нет. Больше того, – она вечно находилась в страхе. Временами Аркадий Евгеньевич обращался с нею очень грубо и даже бил, если она выражала хоть малейший протест. Чисто-физическое страдание совершенно погашалось сознанием несмываемого позора. Да, ее били, как хозяин бьет собаку… Ей казалось, что она сойдет с ума от ужаса подобного существования, но второй опыт в этом направлении уже не произвел такого впечатления. Она даже не плакала, а только впала в какое-то оцепенелое состояние, как змея, которую схватили за хвост. Потом явилось совершенно подлое соображение: ведь и других женщин тоже бьют… Да, бьют келейно, при закрытых дверях, и если простая баба, которую могут «учить» чем попало, ревет благим матом, бежит простоволосая по своей деревенской улице и вообще протестует открыто и ярко, то они, вот эти разодетые в шелк и бархат дамы, когда их собственные джентльмены тоже бьют, – никогда не жалуются и изнашивают свой позор в своих четырех стенах. И таких битых дам очень много… У Елены Григорьевны к этом отношении явилось что-то вроде чутья, и она угадывала тех дам, которых мужья бьют. Являлось что-то такое особенное в выражении лица, в глазах, в движениях, как у человека, который ждет удара. И она сделалась такой же, и даже получалось почти наслаждение собственным позором. Да, есть и такой сорт наслаждений… Недаром же деревенская баба, если муж ее не бьет, говорит, что он ее по любит.

И этот человек любил ее… Да, безумно любил, что она чувствовала на каждом шагу. Она была окружена настоящею атмосферой его любви и еще сильнее боялась его, потому что в каждом его чувстве заключалась какая-то острая тяжесть. Например, как ужасно он ревновал, – ревновал без малейшего повода, а просто потому, что иначе он не мог любить. Она была убеждена, что он рано или поздно убьет ее в одном из припадков такой ровности.

– Я знаю, что ты меня не любишь и никогда не любила, – шептал он побелевшими от бешенства губами. – Но это все равно…

– Любовь в твоем смысле я не понимаю… Ты требуешь чего-то невозможного.

– Да, да, да… Невозможного!.. Потому что любовь творит чудеса… Когда я подумаю, что может же существовать на свете такой человек, которого бы ты могла действительно полюбить… О, у меня нет слов, чтобы выразить тебе тот ад, который я вынашиваю в своей груди!..

– Послушай, даже для Отелло нужна была реальная причина для его ревности… И потом Отелло в сюртуке является нелепостью…

Между прочим, «Отелло» была его любимая пьеса, которую он не пропускал нигде. Она тоже должна была смотреть ее везде и при всяких обстоятельствах, что доводило ее до исступления, как медленная казнь. Вообще вся жизнь представляет какую-то глупую и невозможную по бессмысленности комедию.

Но был один случай, когда Елена Григорьевна не могла не оценить своего второго мужа, как человека очень находчивого и смелого. Это произошло года три тому назад, когда она совершенно неожиданно встретилась со своим законным мужем в Москве. Дело было на улице, когда Елена Григорьевна возвращалась с какими-то покупками домой.

– Ах, это вы, – услышала она знакомый голос.

– Да, это я, – ответила она с неожиданным для самой себя спокойствием.

– Я уже в течение трех лет разыскиваю вас, сударыня, по всей России…

– И совершенно напрасно…

– Нужно отдать вам справедливость, что вы очень ловко скрывались все время… под чужою фамилией.

– Если я не желала вас видеть – это не значит скрываться, а что касается фамилии, то об этом потрудитесь переговорить с моим мужем.

– Муж?!. Ха-ха…

– Вы посмеетесь потом, когда кончатся переговоры.

– Мне нравится тон, каким вы разговариваете со мною…

– А мне, представьте, совершенно не нравится ваш тон…

Она дала ему свой адрес и ушла. Когда Аркадий Евгеньевич узнал об этой встрече, то пожал только плечами.

– Что нужно этому идиоту? – удивлялся он. – Кажется, что дело не требует пояснений… впрочем, я к его услугам.

Муж и любовник в конце концов встретились, и Елена Григорьевна сделалась свидетельницей довольно оригинального разговора. Аркадий Евгеньевич принял свой почтительно-холодный вид и заявил:

– В таких случаях обыкновенно принято оскорблять друг друга, а потом вызывать на дуэль. Формально виноватым являюсь я и меньше всего желаю лишать вас жизни… Но есть другая, более глубокая основа всего случившегося, именно – нельзя владеть женщиной по каким-то там правам, как вещью. Если раз женщина уходит от своего мужа, то виноват он, потому что не мог создать для нее той обстановки, в которой она могла бы жить счастливо.

– Все это софизмы, милостивый государь!..

– Нисколько… Если женщина любит, она прощает любимому человеку даже его недостатки и пороки и все-таки любит. Мне странно объяснять вам такую простую вещь, что женщина прежде всего человек и, как таковой, существо разумно-свободное.

– А мне еще более странно, что я вас слушаю, милостивый государь…

– А я вас предупреждаю, что не люблю, когда со мною говорят таким тоном…

– Угроза?

– Да… Есть положения и вещи, когда нельзя позволять ни одного лишнего слова.

Недавний повелитель Елены Григорьевны, огражденный в своих правах целым законодательством, струсил первой же угрозы. Для Елены Григорьевны ясно было только одно, что все это была одна комедия. Оскорбленный муж совсем не желал ее возвращения да и успел обзавестись за время ее отсутствия побочною семьей, а благородные слова Аркадия Евгеньевича являлись только насмешкой по ее адресу. Он, Аркадий Евгеньевич, выступил защитником свободы женщины и ее прав… Он говорил это при той, которую бил своими руками. Одним словом, оба оказались лучше, как