Живая земля - Андрей Рубанов

Кресло было твердым, неудобным.

– Ты хочешь сказать, что…

– Конечно, – сказал Глеб. – Грибница не сама выросла. Было семя, и был сеятель, он ждал, терпел, наблюдал и однажды запустил процесс…

Он сделал несколько шагов назад от стекла. Болезненно закашлялся, но овладел собой. Заговорил негромко, севшим низким голосом:

– Я, Глеб Студеникин, знаю, что сеятелем мне не быть. Не возьму на себя ответственность. Не могу. Не способен. Слишком слаб. Но зато я могу передать семя в руки более сильного и достойного…

Он протянул руку в направлении окна. Выстрел оглушил Дениса; стекло осыпалось, и в комнату ворвался ледяной ветер. Денис вцепился в подлокотники, уши заложило. Глеб отшвырнул пистолет. Его шатало, халат рвался с плеч, но он широко расставил тощие голые ноги, повернул к Денису лицо, закричал:

– Я сделал все, что мог! Продержался, сколько сил хватило! Совесть моя чиста. Я не бросил его в почву – это первое. Я не подпустил к нему гадов – это второе. Я нашел того, кому передать груз, – это третье… И самое главное! Ты – следующий, Денис.

Он пошел вперед. Денис вскочил, но не успел. Глеб раскинул руки, улыбнулся.

– Теперь ты, малыш! – крикнул он, и шагнул в черное пространство, и повторил, и конец фразы остался сзади и наверху, а начало вместе с Глебом Студеникиным полетело вперед и вниз, от света к праху, с холодного каменного уступа к живой земле.

– Ты – следующий.

Модест смотрел то на лицо Дениса, то на его руки, внимательно, почти нежно. Громко сопел. Кожа его зимой темнела, становилась цвета старой еловой хвои. Сегодня он был в рубахе. Недавно его вызывали в управу и деликатно попросили хотя бы зимой не ходить голым по пояс. Чтоб, значит, не смущать граждан.

– Везет тебе, Денис, – сказал он с завистью. – Я никогда не любил тонкую работу делать. А ты и кувалдой умеешь, и заплатку пришить мастер. Вон у тебя как ловко выходит. И иголки у тебя, и шильце, и суровье…

– Могу научить, – предложил Денис.

– Спасибо, – ответил Модест. – Но я тяжести люблю. Мне надо, чтоб позвоночник был под нагрузкой. Так доктор прописал. А ты лучше выбрось эту телогрейку и купи новую.

– Еще чего.

Модест ухмыльнулся.

– Сберегаешь сбереженное?

– Не в этом дело, – сказал Денис, вонзая иглу. – Я к ней привык, она по фигуре ушита. А новая будет месяц колом стоять. Кроме того, новые воняют жутко. Ватой лежалой, перепревшей…

Он встал, сунул руки в рукава, проверил, крепко ли вышло.

Вышло крепко.

– А главное, Модест… Я, знаешь, на двадцать втором году жизни догадался, что телогреечка штопаная – это самая для меня лучшая одежда. Шмотка номер один. И когда, Модест, я это понял – мне, знаешь, так весело сделалось, легко, просто… Как будто в жару пива холодного выпил. Ты зеленый человек, тебе одежда не нужна, тебе не понять.

– Объясни, – сказал Модест. – Может, пойму.

Денис засмеялся:

– Не обижайся. Конечно, ты все поймешь. Ты нас всех умнее. Я, Модест, много чем занимался, и там пробовал, и здесь, и деньги заколачивал, и часы бесплатные накапливал, и университет закончил, и кувалдой махал, и балабас таскал, и даже женился, но ничего в жизни пока не сделал. Понимаешь, да?

Модест кивнул:

– Конечно. Надо делать вещи.

– Не обязательно вещи. В смысле предметы. Но что-то такое… Может, это смешно… – Денис аккуратно повесил ватник на гвоздь, – но нет у меня морального права носить что-то, кроме штопаной телогрейки. Знаешь, как бывает: зайдешь стакан выпить, в тот же «Чайник», и видишь – сидит дядя, беспредельно крутой, одет, как министр, и поза у него, и взгляд, и манеры, и толстый лопатник кожаный, начинаешь с ним разговаривать – а он мудак полный. Лучше – наоборот, Модест. Лучше – наоборот… Вон, жена мне с первой зарплаты подарила тулупчик нагольный, с бобровым воротником, надел я его один раз – и снял. Я в этом бобровом воротнике – типичный разложенец… Какой-нибудь икорный спекулянт, или барыга подпольный, или валютчик с Тверской… Теперь я его раз в месяц надеваю. Когда мы с Таней в театр выбираемся.

– Как она, кстати?

– Нормально, – сказал Денис со специальной ленцой надежно женатого мужчины. – Тебе бы тоже надо подругу найти. Пора, брат.

Модест щелкнул языком в своей обычной манере и вздохнул:

– Не получается. Я тут с одной из наших переписывался, хорошая девка, девятнадцать лет, сто десять килограммов, цвет редкий, нежно-изумрудный, как мякоть у киви… Вроде была симпатия, интерес взаимный – а она возьми и корни пусти… В общем, ерунда получилась. Нынешние бабы странные. Ни в чем меры не знают. Или работают как безумные, или, наоборот, палец о палец не ударят… Разве ж можно в наше время меры не знать?

– Нельзя, – согласился Денис.

– Вот и я говорю – ну их к дьяволу, баб… А твоя что – больше не хочет под Купол?

– Может, и хочет, – усмехнулся Денис. – Но молчит. Там же целая эпопея вышла. Демографический инспектор – друг моей матери, и я его уговорил, чтоб он анкеты подделал, кое-что подправил… И Таню мою не взяли под Купол. Хотя должны были взять… Она рассчитывала на своего миллионера Голованова, но на него дело завели, и он эмигрировал в Чили. Так что ничего у моей Тани не вышло.

– С твоей и божьей помощью, – подсказал Модест.

– Ну да. Наверное. Теперь я ей сказал, что, если она еще раз про Купол заговорит – я возьму зародыш, отвезу и высажу прямо в центре Новой Москвы. Возле офиса корпорации «Русский литий». Годунов поможет. Он как раз новую книгу пишет. «Семя господа нашего». В общем, Таня все поняла.

– Это ты правильно, – сказал Модест. – Иди сюда. Посмотри, что я тебе притащил.

Денис заглянул в мешок.

– Березовые?

– А как же. Сухие, гореть будут – как порох.

– Спасибо, друг. Давай-ка мы подбросим полешко, прямо сейчас, а то холодно у меня…

Зеленый человек посмотрел, как Денис шурует в печке кочергой, и посоветовал:

– Переезжай вниз. Куда-нибудь на десятый уровень, там сейчас хорошо топят. Жить в Москве и печкой греться – это не дело.

Денис кивнул.

– Заберешь у меня зародыш – сразу переберусь. Но пока тварь у меня – мне к людям нельзя. Побаиваюсь.

– Это ты правильно, – похвалил Модест.

– Хочешь посмотреть?

– Нет.

– И я не хочу, – пробормотал Денис. – Раньше, бывало, я по два часа сидел, глазел. Оно со мной разговаривало. Подмигивало. Иди, посмотри. Интересно же.

– Слушай, – сказал Модест. – Ты бы хотел увидеть момент своего зачатия? Посмотреть, как твой папа и твоя мама… Или лучше, как твой дедушка твою бабушку…