Первая мировая в 211 эпизодах - Петер Энглунд

Стоят жаркие дни. От разлагавшихся трупов исходит невыносимый запах, и он лишь нарастает по мере того, как эти трупы переносят в другое место. То и дело солдатам приходится делать перерыв, чтобы отдышаться, а затем они снова берутся за работу.

К двум часам ночи все закончено. Арно чувствует “горькое удовлетворение тем, что все сделано как полагается”. Он видит, как мимо шагает их смена. Тяжело навьюченные солдаты, оставляющие за собой шлейф пота. Лейтенант, принимающий позиции, капризничает. От проволочного заграждения остались лишь перекрученные и спутанные спирали, командный пункт представляет собой углубление между двумя кучами мешков с песком. Арно сперва рассвирепел от его придирок: “Мы что, столько вытерпели лишь для того, чтобы какой-то придурок пришел и упрекал нас в том, что мы не выполнили свой долг?” Но потом он успокоился при мысли о том, что недовольный лейтенант скоро увидит, что это значит — удерживать высоту 321 десять дней и десять ночей.

Людей выводят с передовой на удивление быстро. Усталость будто ветром сдуло. Никто не хочет задерживаться на привале, лишь бы поскорее выйти из-под огня, пока не взошло солнце. Обратный путь пролегает мимо форта Фруатерр. Там они делают остановку, чтобы встретить другую группу, идущую с другой стороны на передовую, — зеркальное отражение их самих десять дней назад: “Их шинели были ослепительно-синие, кожаные ремни ярко-желтые, а походные котелки еще отливали серебром”. На самом же Арно — заляпанная землей шинель, на шее болтается бинокль, на ногах мятые обмотки, лицо покрывает десятидневная щетина, на голове разбитая каска, — гребень отстрелен 8 июня в ближнем бою. У многих его солдат нет ранцев и даже ремней. А у кого-то отсутствует винтовка.

Когда Арно и его люди рассматривают этих с иголочки одетых солдат, прямо в ряды новичков попадает и взрывается снаряд. Никто из солдат Арно не обращает на это внимания, и они продолжают шагать дальше. Идут и месят глину по дороге. На краю канавы лежат убитые воины, мертвые лошади, даже брошена серая санитарная машина. Люди торопятся, глаза их лихорадочно горят, лица перепачканы грязью, они возвращаются “боязливо, в беспорядке, словно бегут с поля боя”. Они почти не оглядываются, разве что иногда, чтобы, чертыхаясь, бросить через плечо беспокойный взгляд на аэростат наблюдения, висящий в предрассветном небе над немецкими позициями: он может в любую минуту вызвать на них огонь. Квота, о которой Арно прослышал, когда они еще только отправлялись к Вердену, похоже, была правдой, причем цифра в цифру: из ста человек в его роте осталось в живых только тридцать.

Они миновали ту же развилку, что и десять дней назад. Арно смотрит, как притихший Верден озаряется красными и белыми бликами при восходе солнца, и думает: “Война — красивое зрелище с точки зрения генералов, журналистов и ученых”.

Они переправляются через реку. Опасность остается позади. Делают привал на опушке леса. Арно видит в руках у сержанта запаса газету. Спрашивает, о чем пишут. Сержант фыркает: “Обычная старая писанина”. И протягивает Арно газету. Тот читает ее и восклицает: “Это мы! Это мы!” Вокруг него столпились солдаты, и он громко зачитывает им военную сводку:

Один солдат возражает, что здесь умалчивают о наших собственных потерях, но остальные очень довольны и твердят, словно в утешение: “Это пишут о нас”. И может быть, именно благодаря этим коротким сообщениям об их боях они и выстояли. Может, именно этим действиям с самого начала было предназначено стать текстом. Может, они выстрадали свои десять дней для того, чтобы кто-то смог сказать, что высоту 321 (не столь важную с военной точки зрения) удалось удержать.

Так же и оборона Вердена стала для французов символом, и генералы, политики, журналисты и общество могли сказать друг другу: “Да, город удерживали, удерживают и будут удерживать дальше”. Но никто не удосужился подумать о том, что означает этот коротенький переходный глагол tenir, “держать, удерживать”. А он означает одно для высших генеральских чинов, другое — для националистической прессы в Париже, третье — для командиров на местах, четвертое — для пехотинцев, вроде Арно и его тридцати солдат. Трагизм и беспощадность этого сражения результат не только того, что здесь аккумулировался разрушительный потенциал воюющих сторон, но и риторической и семантической путаницы — ради чего и кого сражались.

Во всяком случае, теперь худшие дни этого сражения позади. За прошедшую неделю немцы предприняли наиболее массированное наступление начиная с февраля. И они одержали значительную победу. После ожесточенных боев пал еще один важный французский опорный пункт, форт Во. (Сразу после того, как изрядно поредевший батальон Арно вывели с передовой, немцы возобновили свои атаки. В конце концов высота 321 была занята немцами.)

Арно слышит свист с узкоколейки, которая петляет между Верденом и Бар-ле-Дюком. И понимает, что он справился:

♦

В тот же день Флоренс Фармборо записывает в своем дневнике:

110.

Первая половина июня 1916 года

Владимир Литтауэр участвует в ночном покосе у Двины

Можно ли рисковать жизнью ради охапки сена? Да. На войне люди готовы рисковать и не за такую малость.

Русская армия стала значительно сильнее в эти последние полгода, прежде всего в материальном отношении[176]. Пополнялись запасы боеприпасов, противогазов, колючей проволоки, повязок и прочего. Миновало то время, когда солдатам приходилось идти в бой без винтовок. Решили и другой болезненный вопрос — нехватку снарядов для артиллерии. Впечатление создавалось благоприятное. Поговаривали о том, что вскоре русская армия сумеет перейти в контрнаступление. Ибо она не только стала сильнее. Она многому научилась. Это заметно по полевым укреплениям.