Принц-странник - Виктория Холт

Генриетта-Мария топнула ногой и, посмотрела на дочь.

— Ты должна быть предельно осторожной. Какое несчастье! Если бы Людовик обратил на тебя внимание немного раньше, как все прекрасно могло бы получиться! Как это было бы замечательно! Мой сын — король Англии, дочь — королева Франции! Но этого не произошло, и теперь тебя называют любовницей короля.

— Это не правда, — сказала Генриетта.

— Конечно, не правда!

Руки Генриетты-Марии сжались вокруг дочери, и Генриетта едва не задохнулась от ее страстного объятия.

— Моя дочь!.. Так забыться! Да, это не правда. Но не должно быть даже намека на скандал, не должно! Ты и король! Брат твоего мужа! Ты понимаешь, какой чудовищный скандал может разрастись вокруг этого? А если у тебя будет ребенок? Сразу скажут, что он от короля. Это непереносимо!

Генриетта холодно ответила:

— Все эти сплетни — домыслы и выдумка. Король никогда не был для меня никем иным, как братом.

— Я прошу тебя обуздать свои чувства. Вы слишком выставляете напоказ вашу нежность. Вы слишком часто бываете в обществе друг друга!

— Я устала, — сказала Генриетта. — Я не могу больше разговаривать об этом. Я сделаю все, чтобы у тебя не было оснований беспокоиться за меня.

Она ушла в свои покои и попросила фрейлин задернуть полог на кровати.

Итак, они следят за ней и Людовиком! Они чернят их любовь.

Это была правда, что она собиралась стать матерью ребенка Филиппа. О, если бы это был ребенок Людовика.

Теперь она знала, что прошла вершину счастья, и романтическая идиллия будет отныне не такой яркой и захватывающей, как прежде. Она должна была понять, что это не могло продолжаться вечно.

Зарывшись лицом в подушки, Генриетта зарыдала.

Людовик разыскал ее. Они никогда не просили оставить их наедине; чуткая прислуга сама удалялась в такие моменты, но, как теперь они поняли, это истолковывалось как свидетельство их связи.

Он сказал:

— Милая, они говорят о нас. Вокруг нас назревает скандал.

— Знаю, Людовик, — ответила она.

— Моя мать отчитала меня.

— Моя — тоже.

— Но что же нам делать?

— Нам нельзя больше оставаться вдвоем. Тебе необходимо выбрать себе фаворитку и проводить с ней побольше времени. Ко мне тебе следует относиться как к сестре.

— Я не могу сделать этого, Генриетта. С моей любовью к тебе я не способен поступить так.

— Тем не менее это придется сделать.

— Как я проклинаю себя. Мы могли без всяких проблем вступить в брак и быть сейчас королем и королевой… не будь я таким идиотом!

— Не говори о себе так, Людовик. Если бы ты был другим, как бы я смогла полюбить тебя? Для меня ты и вправду — совершенство, не потому, что ты якобы мудрейший из мужчин Франции, не потому, что будто бы ты пишешь стихи лучше, чем Мольер и Расин, но потому, что я люблю тебя. Я люблю тебя такого, какой ты есть, и не хочу, чтобы хоть одна черта твоего характера изменилась.

Он страстно поцеловал ее. Отныне у них не будет возможности для свободного проявления чувств. Они оба были в страшной тревоге из-за того, куда их может завести ситуация, в которой они оказались. Они оба были воспитанниками французского двора и осознание королевского долга и подчиненность этикету была их второй натурой, так что они шагу не могли ступить, не подумав об ответственности перед своим происхождением.

Он понял ход ее мыслей и сказал:

— Что делать, Генриетта? Что нам делать, любовь моя?

Он всегда обращался к ней за подтверждением своих мыслей.

— Есть только одна вещь, которую нам остается сделать, — сказала она. — Мы должны каждого заставить поверить, что чувство, которое мы питаем друг к другу, чисто… как и мы сами. Нам надлежит редко видеться, и никогда — в отсутствии свидетелей.

— Я не соглашусь на это!

— Ты будешь навещать меня, Людовик, но при этом тебе следует создавать впечатление, что ты интересуешься не мной, а кем-то другим.

— Кто же в это поверит?

— У меня есть несколько хорошеньких фрейлин.

Он засмеялся и, взяв ее руку, почтительно поцеловал.

— Генриетта, — требовательно сказал он, — почему мы должны быть осторожными? Что нам та ситуация, в которую нас хотят поставить? Была ли на свете любовь, равная нашей? Почему мы должны отречься от того, что так важно для нас? Почему мы не можем следовать нашему влечению? Это жизнь обманула нас, в конце концов!

— Нет, Людовик, — грустно ответила Генриетта. — Мы сами себя обманули.

— Это моя вина.

Она мягко провела ладонью по его лицу, словно запоминая каждую его черточку.

— Я не позволю тебе бранить себя. Вина лежит на мне. Я, была слишком горда. Я слишком близко к сердцу принимала свою бедность. Я таилась. Я была ловка и неловка.

— А я оказался слеп.

— Нет, не правда, Людовик. Я появлялась в твоем обществе, но при этом оставалась как бы во сне. Я оставалась всего лишь ребенком, робким, но гордым ребенком. Я не была той личностью, какой стала теперь. Ты — тоже не был. Мы оба очень сильно изменились.

— Мы выросли, дорогая. Детство осталось за спиной, но почему же теперь мы не можем быть счастливы вместе?

— Я пытаюсь придумать способ, чтобы мы могли продлить наше счастье. Сегодня вечером на балу мы будем представлять балет сезона. Все прекраснейшие женщины двора будут присутствовать на нем или исполнять роли в балете. Ты должен заинтересоваться одной из них. Там будет Фрэнсис Стюарт, одна из самых очаровательных девушек, которых я когда-либо видела.

— Мне она не покажется таковой. Я ее просто не увижу.

— Милый Людовик, ты должен увидеть… ее, или кого-нибудь другого. Например, Марианну, младшую из сестер Манчини. Она просто очаровательна.

— Она мне не понравится. Рядом с ней я буду все время вспоминать, как же был глуп, увиваясь за ее сестрой.

— Разве? Маленькая, тихая девчушка шестнадцати лет, робкая, и временами просто хорошенькая. Она придет в восторг, если ты ей улыбнешься. Она будет нести шлейф за твоей богиней Дианой.

— Кроме Дианы я никого не хочу видеть.

— И все же, одари взглядом маленькую Луизу де Ла Вальер. Девушка будет вне себя от радости, что ты уделил ей внимание, а другие сразу же скажут, что мадам больше не привлекает внимания короля.

Людовик поднялся, и она прильнула к нему. Ей было понятно, что в будущем станет так мало подобных мгновений.

— Дорогой Людовик, — сказала она, — не ревнуй, если заметишь мое повышенное внимание к друзьям Филиппа. Граф де Гиш будет играть для меня ту же роль, что и Луиза для тебя. Для ревности тем более нет оснований, что друзья Филиппа исключительно женоненавистники.