Любожид - Эдуард Тополь

– С кем?…

– С кем! С кем! – нехотя произнес Мурад. – С футболистом из ереванской сборной, он сюда каждый месяц приезжает. Я их на бульваре в кафе видел…

Отец повернулся к Фирузе, сказал спокойно: – Убью.

– А он с Сонькой встречается, с Красноармейской улицы. А она старше его на два года! – мстительно сказала Фируза.

– Кто такая? – спросил отец у Мурада.

– Еврейка-диссидентка! – сказала Фируза, спеша отвлечь отца от разговора об ее армянском футболисте. – Отказница! Он в нее уже два года влюблен…

– Поэтому жениться не хочешь? – спросил отец у Myрада. Но Мурад опять промолчал, а Фируза опять встряла:

– Он за ней, как раб, по всему городу ходит, а у нее вся семья в милиции на учете. Сионисты! Он на всю нашу семью тень бросает!

– Замолчи! – прервал ее отец. – Я тебя убью за армянина. Ты что – из наших не можешь себе найти футболиста? – И повернулся к Мураду: – Женишься на дочке Вагифа, все.

– Не женюсь я… – сказал Мурад.

И впервые поднял взгляд на отца. С минуту они пристально смотрели в глаза друг другу. От бешенства у отца не только шея, но даже лысина покраснела. Но Мурад не отвел глаз, и отец расслабился, сказал с усмешкой:

– Хорошо. Если ты ее так любишь, приведи сюда. Я хочу посмотреть.

Мать испуганно отшатнулась на стуле:

– Отец!

– Ничего, – сказал ей отец. – Пускай приведет. Познакомимся, да!

– Зачем?! – ужаснулась мать.

– Ну, если ему наша невеста не подходит, пусть свою приведет. Посмотрим.

Мать стала в отчаянии раскачиваться на стуле, причитать:

– Вай ми! Вай! Что люди скажут? Родственники? Отказаться от своей невесты, взять чужую! Нет, лучше я умру, чем такой позор!

– Подожди, – сказал ей отец. – Пока живи, да. Я же не сказал «взять невесту». Я сказал – «посмотрим». – И снова повернулся к Мураду: – Ну? Сейчас приведешь? Или завтра?

– Не приведу, – хмуро сказал Мурад. – Уехала она.

– Куда уехала?

– В Брест…

– Зачем?

– Очередь занять. В таможню.

– Там очередь по пять дней, говорят… – сказала Фируза.

– Так им что – разрешили в Израиль уехать? – спросил отец у Мурада.

– Да.

– Вах! Вах! Вах! – покачал головой отец. – Счастливый люди! Если бы я мог, я бы из этой страны голый ушел! Клянусь матери могилой!

– Отец! – предупредительно сказала мать и кивнула на открытые во двор окна.

– Ара, пусть слушают! – раздраженно отмахнулся отец. – Что? У нас во дворе – коммунисты живут? Люди живут! Все так же думают, как я! Если бы разрешили – все бы в Турцию ушли! Без вещей! – И спросил у Мурада: – Так в чем дело?

– В чем? – переспросил Мурад.

– Ну, она в Израиль уехала. Так о чем говорить? Что тебе теперь – никогда не жениться? Женишься на дочке Вагифа. – И отец повернулся к матери, сказал ей: – Ребенок, э!

– Не женюсь я, – упрямо произнес Мурад. – Я в Брест поеду.

– Что??! – сказала мать.

– Куда? – засмеялась Фируза.

Но Мурад не взглянул ни на мать, ни на сестру. Сказал отцу:

– Я сегодня сдал последний экзамен и еду в Брест провожать ее.

– Интересно, когда твой поезд отправляется? – насмешливо, как ребенку, сказал отец.

– Завтра вечером, в восемь. Мы уже купили билеты.

– Кто – «мы»? – посерьезнел отец.

– Ну, ее мать и я. Соня туда с братом уехала, а я их матери помогу вещи тащить, у нее шесть чемода…

Договорить он не успел – отец вскочил и через стол засвистел кулаком в воздухе. Но мать и Фируза бросились между ними, схватили отца за руки.

– Я тебе дам Брест! Я тебе дам чемоданы! – рвался из их рук отец и брызгал слюной: – Сопляк! Шпана! Комсомолец! Гетваран!

– Я люблю ее, отец, – сказал Мурад, стоя напротив него.

– Пустите меня! – кричал отец жене и дочке. – Я ему покажу «люблю»! Ишак!

– Отец! Соседи все слышат!… – плакала мать.

– Все, больше не могу! – вдруг сказал ей отец, ослабевая. – Не могу больше! Собирай родню! Утром всю родню собирай – я его при всех зарежу! Убью своими руками!

Тут во дворе раздался такой оглушительный взрыв, что стол с посудой подскочил вверх и свет замигал в лампочке. Но на это отец прореагировал совершенно спокойно.

– Опять этот идиот взорвался, – сказал он и высунулся в окно.

Там сосед Акрам слепо выскочил из своей веранды сквозь бело-желтые клубы дыма. Ступая по осколкам стекол, выбитых взрывом, он двумя руками держал опаленное лицо.

– Акрам! – сказал ему отец. – Я тебе сколько раз говорил! Я тебе восемь раз… Нет, я тебе уже девять раз говорил: что тебе, кроме сжатого воздуха, больше с работы украсть нечего?

Больше любви, больше любви, дайте любви. Я задыхаюсь в холоде.

Василий Розанов

Княгиня Голицына служила у него за дуру или сумасшедшую. Поэтому он ее мучил. Так как она часто ела вмеcте с царем, он часто выливал ей на голову остатки своей тарелки… Дочь вице-канцлера Шафирова, крестившегося еврея, отказалась от чарки водки, он крикнул ей: «Злая жидовская порода, я тебя научу слушаться!» И подкрепил восклицание двумя сильными пощечинами.

Казимир Валишевский, «Петр Первый»

Эрос не скупится на стрелы, он разбрасывает их не считая!

Зинаида Гиппиус

«Антисемитизм для русских, да и вообще для всех народов, – это как вонь для скунсов. Всегда, когда скунсу грозит опасность, он поднимает хвост и выпускает зловоние, так и антисемитизм. Вспомните – еврейские погромы 1905 и 1916 годов – они были как раз накануне мировой войны и катастрофы русской революции. А погромы в Германии?…»

Рыжий мужчина с голубыми глазами левита стоял позади Нели Рубинчик и держал в ногах несколько гигантских дерматиновых папок, раздутых от холстов.

– Все думают, – продолжал он, – что эта Империя вечна, что если у нее атомное оружие и черт знает сколько танков, то она несокрушима. Но раз она начала вонять антисемитизмом – все, она накануне гибели…

Его собеседником был известный иллюстратор Достоевского, Толстого и всех остальных русских классиков Григорий Израилевич Буини, который привез сюда, в Новодевичий монастырь, целую машину чемоданов с рисунками, офортами и картинами. И еще человек тридцать молодых и пожилых художников и художниц с гигантским количеством картин, а также двадцать музыкантов со скрипками, флейтами и виолончелями и дюжина людей с портфелями, набитыми семейными реликвиями – старинными шкатулками, статуэтками подсвечниками и вазами, – стояли тут, на каменном подворье Новодевичьего монастыря. В краснокирпичном флигеле монастырского собора, ныне Музея древнерусского зодчества, два раза в неделю – по средам и пятницам – комиссия Министерства культуры СССР определяла стоимость вывозимых евреями предметов искусства и назначала пошлину за этот вывоз.