Золотой дом - Салман Рушди

Вернувшись в город, в состоянии изрядной эйфории в связи с отличным приемом нашего фильма в Теллурайде, я заглянул поприветствовать Нерона, подумывал также пригласить его в “Русскую чайную” на водку и блины, отблагодарить таким образом за алкоголическое попечение обо мне в ту пору, когда я осиротел. Признаюсь, я был чересчур восторжен и бодр после такого триумфа в Скалистых горах и, наверное, не очень‑то старался нацепить уместно-скорбную мину, приближаясь к дому многих бедствий, но когда я вошел в резиденцию Голденов и застал великого Нерона в гостиной за чаем, поданным в лучших фарфоровых чашках, какие были в доме, и напротив него неумолчно болтающего апокалиптического вида бродягу, смахивавшего на Клауса Кински, причем Нерон, похоже, воспринимал его речи всерьез, я не сумел, признаюсь, сдержать смешок, ведь этот дешевый Фицкарральдо, нацепивший по такому случаю потрепанный цилиндр и шумно прихлебывавший чай из драгоценного мейсенского фарфора, смахивал также на Безумного Шляпника, а Нерон, напряженно подавшийся к нему, вполне годился на роль Мартовского Зайца.

Мой смешок побудил Кински распрямиться, и выражение его лица я, благодаря давнему знакомству с трудами Вудхауса, определил как “уязвлен до глубины души”.

– Я вас позабавил? – спросил он сурово, словно одна из грозных тетушек Берти Вустера.

Я отмахнулся – нет, нет, вовсе нет – и постарался лучше контролировать себя.

– В том, что я намерен поведать, нет ничего смешного, – прогремел Кински, вновь сосредотачивая все внимание на хозяине дома. – Сядем наземь и припомним предания о смерти королей[72].

Слова Шекспира причудливо прозвучали из уст американского бродяги, восседавшего на кресле эпохи Луи XV и тянувшего лапсан из мейсенского фарфора – но что уж тут.

– Садись, Рене, – велел Нерон, подманивая меня жестом и указывая место на канапе. – Выпей чаю и послушай этого человека. Он очень умен.

В манерах Нерона проступала непривычная, пугающая любезность. Он улыбался, но это больше походило на оскал, чем на признак удовольствия. Голос его был мягок, но бархатная оболочка скрывала терзавшие старика мысли.

– Скоро придет беда, – заговорил внезапно Кински, и чашечка задрожала в его руке. – Горы зла воздвиглись выше небоскребов, и все пистолеты ожили. Я слышу, Америка вопиет: где же Бог? Но Бог полон ненависти, ибо вы отклонились от его путей. Америка! Ты! – тут он вдруг, как ни странно, ткнул пальцем прямо в Нерона. – Ты презрела Бога, и теперь он карает тебя.

– Я презрел Бога, и теперь он карает меня, – подхватил Нерон, и я, бросив взгляд в его сторону, увидел у него на глазах самые настоящие слезы.

Этот откровенный безбожник, настигнутый бедой, пригласил к себе в дом воняющего виски религиозного шарлатана и за чистую монету принимал эту несуразную эсхатологию. Я отсутствовал всего пять дней, подумал я, и вот, вернулся домой – а мир сдвинулся с оси.

– Нерон! – позвал я. – Этот человек…

Но он взмахом руки остановил меня.

– Я хочу выслушать, – упрямо произнес он. – Выслушать все до конца.

Значит, из Рима нас занесло в Грецию, человек, принявший имя последнего из Юлиев-Клавдиев, теперь запутался в нью-йоркской версии “Царя Эдипа”, отчаянно жаждал ответов, и к нему уже явилась здешняя версия слепого Тиресия, прорицателя бед. Кински набирал обороты, но я слушал его монологи столько раз, что мне быстро наскучило и я отключился. И вдруг на пороге появилась Василиса – и мгновенно это прекратила.

– Хватит! – скомандовала она.

Ткнула пальцем в Кински и одним жестом остановила его, уничтожила. Словно из ее пальца исходил мощный луч, вроде того, каким в фантастическом сериале сражался Дарт Сидиус. Чашка в руках бродяги угрожающе накренилась, но он поставил ее, целехонькую, и нервозно вскочил на ноги.

– Как насчет парочки баксов? – хватило ему наглости спросить. – Как насчет гонорара?

– Убирайтесь, – ответила Василиса, – или мы вызовем полицию, и она разберется с вашим гонораром.

Он смылся, а Василиса обернулась к Нерону и заговорила с ним, и та властная нота сестры Рэтчед, которая помогла ей спугнуть Кински, прозвучала вновь.

– Чтоб я больше этого не видела! – предупредила она.

Ого, подумал я. Мы пролетаем “над гнездом кукушки”.

До сих пор в своем повествовании я не отразил регулярные поездки Нерона Голдена в квартиру на Йорк-авеню, где он встречался с мадемуазель Лулу, проституткой, которую предпочитал всем прочим. Лично я бордель в жизни не видал и никому не платил за секс – возможно, это обстоятельство говорит в пользу моей моральной устойчивости, но также, противоречиво, о наивности и неведении, определенном недостатке в истории моего возмужания. Отсутствие опыта в данной сфере препятствовало моему воображению последовать за Нероном в этих поездках, подняться по каким‑то там узким лесенкам, подсвеченным красными лампочками, в какой‑то выложенный мягкими валиками и пропахший духами будуар – я знал, что эти приметы составляли обязательную часть его взрослой жизни, и до встречи с нынешней женой Нерон порой непристойно распространялся о своих похождениях перед наиболее разнузданными сотоварищами по игре в покер, перед парочкой седых лисов, звавшихся Карлхайнц и Джамболонья или, возможно, Карл-Отто и Джамбаттиста, вечно я забываю – так или иначе, плейбои итальянского и германского разлива, ультраконсервативные в политике, представители государств Оси, восседавшие за столом в куртках из дубленой кожи и ярких галстуках, – у обоих при подозрительных обстоятельствах умерли богатые жены, оставив им состояние. Относительно того, стоит ли (с практической точки зрения) иметь дело с племенем девушек по вызову, они все придерживались единого мнения: такие свидания удобно вставить между важными встречами, нет необходимости запоминать их дни рождения, звать можно всех одним и тем же прозвищем – мадемуазель Джиджи, мадемуазель Настигаль, мадемуазель Бэбикейк или мадемуазель Лулу. Ведь те имена, какими называют себя девушки, в любом случае – псевдонимы. И – это, говоря языком рынка, их УТП, уникальное торговое предложение – за соответствующую цену они предоставят вам все что угодно и будут держать рот на замке. Прежде в ночи покера Нерон и другие плейбои, Карл-Фридрих и Джансильвио, похвалялись сексуальными подвигами, на которые им удавалось подбить своих дам облегченной нравственности, и расписывали атлетическую силу, гимнастическую грацию, акробатическую гибкость облюбованных шлюх. Один лишь Нерон заговорил о мудрости своей усладительницы.

– Она – философ, – заявил он. – Я прихожу к ней за советом.

Карл-Теодор и Джамбенито отвечали ему блеющим смехом.

– И потрахаться! – громыхнули они в унисон.

– Да, и потрахаться, – согласился Нерон Голден. – Но философия только плюс.

– Расскажи нам, – вскричали они. – Поделись мудростью своей шлюхи.