И в беде мы полюбим друг друга - Тьерри Коэн

– Им не надо бояться. Я не причиню им никакого зла, – сказала я.

– Хорошо. А теперь скажите нам, чего бы вы, собственно, хотели.

– Чего бы я хотела? Я хочу… Я хочу, чтобы Кандис честно призналась, ради чего они надо мной издевались… И хочу, чтобы она передо мной хотя бы извинилась.

– Согласен! Она все объяснит, перед вами извинятся, но сначала положите пистолет.

– Ни за что! – отказалась я. – Как только я положу пистолет, меня заставят замолчать. И никто не скажет вслух правды.

– А ну извиняйся перед ней, стерва! – раздался позади меня хорошо мне знакомый голос.

За спиной я услышала перешептывание.

– Сандрина? – спросила я, обернувшись к кулисам, и увидела там шевелящиеся тени.

– Да, здесь ваша подруга Сандрина, – объявил парламентер, недовольный вмешательством моей подруги.

– Я хочу ее видеть, – сказала я.

Я была просто счастлива, что рядом со мной будет Сандрина.

– Пусть она выйдет, – смирившись, распорядился мужчина в синем.

И я увидела свою подругу, которая двинулась ко мне решительным шагом.

– Чуть руку мне не сломал, медведь этакий, – пожаловалась она.

И вместе с этим самым медведем она подошла и встала рядом с парламентером.

– Я здесь, моя ласточка, – сказала Сандрина и помахала мне рукой, как будто успокаивала ребенка, который выступал на арене цирка.

Присутствие Сандрины меня и вправду успокоило. Сандрина была моей настоящей подругой, она любила меня такой, какая я есть, она меня понимала.

– Парень тебе не врет, там, на улице, все за тебя. Всем понятно, что ловкачи заманили тебя в ловушку. Они воспользовались твоей деликатной натурой, чтобы набить потуже свои карманы. Они хотели не тебе добра, а себе денег.

Слова Сандрины легли елеем на мои раны.

– И ты права, они должны перед тобой извиниться. Где она, эта бесстыдница?

Я повернулась к Кандис. Кандис стояла с застывшим лицом и уже не надеялась на хорошее.

Заговорил парламентер.

– Кандис, исполните просьбу Алисы. Извинитесь перед ней.

Я видела, как изменилась за это время Кандис. Она уже не была уверенной в себе красавицей, она была напугана, она злилась и чувствовала себя униженной.

– Я… я признаю, что наш способ действий был немного грубым… Но мы хотели хорошего… – мямлила она неестественным голосом.

– Ты что же, и извиняться, сука, не умеешь? – возмутилась Сандрина.

Синий мужчина шепотом, очевидно, сделал Сандрине выговор.

– Но, черт побери, не будем путать божий дар с яичницей, – проворчала моя подруга. – Разве эта лапша – извинение?

– В ней не осталось ничего человеческого, – поставила я диагноз.

– Уверена, ты права! Но мы-то с тобой рассуждаем по-человечески. И телезрители тоже на этот счет не ошибутся. Так что этой змее подколодной все-таки придется как следует извиниться.

– Не смейте меня оскорблять! – взорвалась Кандис. – В чем, спрашивается, вы меня обвиняете? В том, что я хотела помочь Алисе? Ты жила дерьмовой жизнью, Алиса! И выглядела жуть жутью в своих костюмчиках, купленных в универсаме, и со своими причесонами прилежной школьницы в тридцать лет! Издалека было видно, что ты зануда! Да на тебя даже издалека никто не смотрел! А твоя манера вечно извиняться? За себя! За все на свете! Тоска, да и только. И мы тебя по-жа-ле-ли! Постарались, чтобы ты подняла голову повыше, начала улыбаться. Ты и оделась поприличнее, прическу себе сделала, увереннее стала. И сюда мы тебя привели, чтобы сделать звездой! Девушкой, за которой следит пресса, которую все любят! Хотели вывести из изоляции, дать шанс найти себе хорошего парня!

У Кандис глаза вылезали из орбит и губы дрожали от ненависти. Пистолет ее больше не пугал. Против моего, игрушечного, у нее был свой – и своей злобой она стреляла на поражение. И действительно ранила меня. В самое сердце. Мое молчание добавило ей пыла.

– Ты сколько времени с мужиком не спала, Алиса?! Три года? Или десять? Да может, у тебя вообще никого никогда не было?! И что? Ты так и хотела дожить до конца своих дней? Жить в безвестности, в одиночестве, стать старой и злобной ведьмой? Мы тебя спасли! Так за что же мне извиняться?

– Ну и гадина! – заорала Сандрина. – Погоди, я сейчас тебе покажу!

Она рванулась к Кандис, но медведь не пустил ее и даже постарался утащить за кулисы. В зале поднялся шум. Там в темноте люди понемногу двигались. Я думаю, полицейские. Ситуация выходила у меня из-под контроля.

– Стоп! – заорала я. – Оставьте Сандрину, или я стреляю!

Здоровяк остановился, что-то сказал Сандрине на ухо, и она застыла с ним рядом.

Я глотала слезы. Они текли по щекам и туманили глаза. Я подняла пистолет и направила его на Кандис.

– Да, уже много лет со мной рядом не было мужчины. Да, я не умею привлекать к себе внимание, не умею дать понять, чего бы мне хотелось. Да, я не нравлюсь, и ты права – мужчины на меня не смотрят. Но, может, не это главное. Я жила свою жизнь, и жила так, как это было мне свойственно. Соглашалась терпеть глупости и придирки некомпетентного директора, в выходные и по вечерам сидеть в одиночестве. В моей жизни были свои удовольствия и радости: поужинать с Сандриной, поговорить по телефону с близкими, пожевать что-то вкусное за увлекательным сериалом, увидеть потрясающего Тинторетто или Караваджо, летом повидаться с племянниками и племянницами, послать им подарки, получить от них сообщения с новостями. Все это меня радовало, согревало. У меня были свои мечты, желания, фантазии. Ведь все так и живут, разве нет? Если у нас есть что-то, мы все равно мечтаем о лучшем, о большем. В конечном счете мы все не так уж и счастливы, у каждого есть свои комплексы, все мы гонимся за химерами и все хромаем. Ты захотела навязать мне свой образ жизни ради того, чтобы осуществились твои собственные мечты. Ты жалела не меня, Кандис, ты жалела себя. Тебе хотелось больших возможностей, хотелось славы, хотелось денег. Но мне-то ничего этого не нужно. Мне нужны тишина и покой. И если я хотела счастья, то самого обыкновенного. А теперь у меня его никогда не будет. Я навсегда останусь той самой женщиной, над чьей жизнью надругались, той, которая хлопнулась в обморок перед камерой, той, что размахивала пистолетом и вся в слезах говорила вот эти самые слова.

После моей исповеди нависла тяжелая тишина, и слышны были только мои всхлипы. Кто-то захлопал, потом еще и еще, и вот уже все хлопают в ладоши.

– Алиса, все хорошо, – прошептал мне парламентер. – Я не сомневаюсь, что все мы поняли то, что вы хотели нам сказать. А теперь вы можете опустить пистолет и отдать его мне.

Я чувствовала себя совершенно опустошенной, и мне захотелось его послушаться. Но я вдруг испугалась.

– А что со мной будет? Вы меня расстреляете?