Забытая Византия, которая спасла Запад - Ларс Браунворт

Когда Мурзуфл сбежал, всякая видимость византийского сопротивления пропала. Однако крестоносцы боялись отчаянного сопротивления на тесных участках улиц и подожгли столько зданий, сколько смогли, надеясь удержать жителей города в гавани. Большинство из них и мечтать не могло о таком огромном городе, и все они были поражены его размерами. Повсюду каскадами возвышались ряды богатых дворцов и церквей, ухоженные летние сады во всем своем великолепии спускались к пестрым гаваням, а грандиозные монументы возвышались, казалось, на каждом углу. Французский летописец, не веря своим глазам, написал, что в пожаре, который они устроили, погибло больше домов, чем можно найти в трех самых крупных городах Франции, вместе взятых.

Великие князья крестоносцев были изумлены не меньше своих людей. Ошеломленные размахом Константинополя, они прекратили резню, когда наступила ночь, думая, что город подобного размера невозможно завоевать меньше чем за месяц. В ту ночь захватчики встали лагерем на одном из огромных константинопольских форумов и отдыхали в тени нависающих над ними памятников давно утерянному византийскому величию.

Проснувшиеся следующим утром жители Константинополя обнаружили, что город все еще горит, но они надеялись, что худшее позади. Однако кошмар только начинался. Гордый город на Босфоре оставался в неприкосновенности со времен могущества Римской империи, великим маяком света в быстро темнеющем мире. С тех пор, как Константин сделал его столицей почти девятьсот лет назад, волнения и беспорядки могли запятнать его улицы, опасности и лишения могли приглушить его блеск — но он был единственным среди городов древности, который никогда не слышал вони сапог иностранных захватчиков. Его библиотеки все еще изобиловали уникальными греческими и латинскими манускриптами, церкви — полны бесценными реликвиями, а дворцы и площади украшены чудесными произведениями искусства. Город был не похож ни на один другой, последняя жемчужиной в римской короне и когда крестоносцы проснулись утром того вторника, они набросились на него, как волки.

Вооруженные банды бродили по городу в вакханалии разрушения. Ничто святое не могло остановить исступленный поиск сокровищ. Гробницы были разбиты, содержимое усыпальниц разбросано, а бесценные рукописи разрублены на куски, чтобы содрать драгоценные переплеты. Церкви оскверняли, женщин бесчестили, дворцы разрушали. Пощады не было ни живым, ни мертвым. Крышку великолепного саркофага Юстиниана разбили, и хотя вид его сохранившегося тела ненадолго остановил вандалов, ничто не помешало им выбросить мумию императора, чтобы добраться до золотых одеяний и серебряных украшений.

Три дня пожары и грабежи продолжались с неослабевающей силой, и то, что не успевал схватить один, немедленно присваивал другой. Когда тишина наконец опустилась на потрясенный разрушенный город, даже крестоносцы были смущены масштабами разорений. Ни один город, писал один из них, не давал подобной добычи с самого сотворения мира.

Из всех крестоносцев только венецианцы позаботились о том, чтобы сохранить, а не уничтожить, бесценные сокровища, что оказавшиеся в их власти. Они узнавали красоту, когда видели ее, и пока прочая армия разбивала классические статуи, переплавляла драгоценные металлы и делила трофеи, венецианцы грузили на корабли произведения искусства, чтобы украсить свои собственные острова в лагуне.[199]

Для Дандоло это был выдающийся триумф. Могущество венецианской торговой державы было обеспечено на все обозримое будущее, а ее главные враги, Пиза и Генуя, полностью остались не у дел. Старый дож без каких-то особых усилий перехватил военную мощь Европы и использовал ее в своих интересах, не обращая внимания на угрозы отлучения от церкви и на многие десятилетия обеспечив Венеции величие. Но, поступив так, он стал виновником одной из величайших трагедий в истории человечества. Византия, могущественный оплот христианства, что долгие столетия защищал Западную Европу от мусульманского нашествия, была разрушена без надежды на восстановление — погублена людьми, утверждавшими, что служат Богу. Ослепленные жадностью, тайно управляемые дожем, предводители крестоносцев уничтожили великую христианскую державу Востока и обрекли ее изувеченные обломки — вместе с большей частью Восточной Европы — на пять столетий жалкого существования под пятой турок.

После событий Четвертого крестового похода и без того глубокий раскол между Востоком и Западом разросся до зияющей пропасти, которая стала поистине непреодолимой. Цель крестоносцев, первоначально родившаяся из желания помочь братьям-христианам на Востоке, обернулась чудовищной насмешкой. Во имя Бога они пришли с ожесточившимися сердцами и безжалостными мечами, чтобы убивать и калечить, грабить и разрушать — и не задумываясь разрушали алтари и разбивали иконы, которые почитались поколениями верующих. Когда сокровища были вывезены, а дворцы превратились в руины, Запад постарался забыть о произошедшем — но Восток не забывал об этом никогда. Глядя на то, как крестоносцы разгуливают по их обугленным почерневшим улицам, византийцы понимали, что эти люди с яркими крестами, пришитыми поверх доспехов, больше не могут считаться христианами. Пусть приходят мусульмане, думали они. Лучше, чтобы тобой правили неверные, чем еретики, которые сделали из Христа посмешище.

Когда папе Иннокентию III сообщили о разграблении Константинополя, он немедленно осознал, какой вред был ему нанесен. В ярости отлучив от церкви всех, принимавших в этом участие, он громко вопрошал, как теперь может исполниться мечта о единстве церкви. Как греки, писал он своим легатам, смогут когда-нибудь простить своих братьев-католиков, с чьих мечей все еще течет христианская кровь, и кто предал и осквернил их самые святые усыпальницы?[200] Восточные христиане, обоснованно заключил он, теперь ненавидят латинян хуже собак.

Тем временем новые хозяева Константинополя, казалось, нарочно делали все, чтобы привести местных жителей в еще большее негодование. В торопливо убранном Софийском соборе, где за несколько дней до того проститутка, кривляясь, забралась на патриарший престол, был коронован латинский император, и феодальные институты Запада насильно перенесли на труп Византийской империи. Различные дворяне получили огромные земельные владения, и лоскутное одеяло полунезависимых королевств заменило собой прежнее единовластие императора. Один рыцарь-крестоносец завладел Македонией и назвал себя королем Фессалоник, другой объявил себя владетелем Афин.[201] Даже в годы самого страшного упадка Византийское государство не было таким бессильным, как латинское, занявшее его место.