На руинах Османской империи. Новая Турция и свободные Балканы. 1801–1927 - Уильям Миллер

Узнав об этом, Рассел пришел в ужас; он велел Скарлетту, новому британскому послу в Афинах, «сообщить королю Греции, что за войной с Турцией очень скоро последует его свержение и отречение». Но английский министр иностранных дел не ограничился одними угрозами; он предложил передать Оттону Ионические острова, если тот даст обещание, что не будет поднимать восточного вопроса. Оттон отказался от этой сделки, и это делает ему честь, ибо король заявил, что жители Ионических островов были подданными цивилизованной европейской державы, а греки Фессалии и Эпира живут под гнетом азиатского деспотизма.

Веря в успех борьбы Черногории и в союз с Сербией, Оттон был обречен на жестокое разочарование. Гарибальди не сумел высадиться в Эпире, поскольку был ранен в Аспромонте; черногорцы заключили мир; сербы подчинились решениям Стамбульской конференции. Все надежды на то, что эти страны отвлекут на себя внимание Турции, рухнули. А тут еще королева, славившаяся своей импульсивностью, настояла на том, чтобы муж отправился вместе с ней в путешествие по греческим провинциям, хотя благоразумие требовало его неотлучного пребывания в столице.

Восстание в Акарнании возглавил Теодор Гривас, старый вождь иррегулярных отрядов, бунты которых начались еще во время анархии 1832 года. О том, что этот мятеж вот-вот начнется, говорил еще в начале октября британский вице-консул в Месолонгионе. Но время шло, а его все не было, и 13 октября королевская чета, искренне веря, что тревога оказалась ложной, отправилась в свое последнее путешествие по Греции.

У короля, по-видимому, возникло предчувствие того, что его скоро свергнут; в день отъезда он сказал Николасу Драгумису, своему министру иностранных дел: «Я читал, что люди считают, что править более тридцати лет – это к несчастью, а мои тридцать лет уже близки к завершению!» Королевская яхта находилась в плавании уже три дня, когда Гривас велел гарнизону Воницы, порта на берегу залива Арта (Амвракикос), который прославился в Средние века, а теперь открывшего новую страницу в истории Греции, поднять знамя восстания. За ним быстро последовали Месолонгион, Патрас (Патры) (по приказу бывшего министра Веницелоса Руфоса) и другие города. Оттон получил известие о мятеже в Вонице по прибытии в Каламату, когда он совершал путешествие по островам у побережья Мореи (Пелопоннеса). Был отдан приказ немедленно возвращаться, но не успела яхта короля войти в Пирей, как восстали Афины. Ночью 22 октября гарнизон столицы поднял мятеж; премьер-министр, решивший, что свержение Оттона неизбежно, не сделал никаких попыток спасти трон и отказался отдать приказ об аресте заговорщиков. Как и в 1843 году, улицы Афин опустели; гражданские вожди восстания решили до утра отсидеться дома. Когда наступило утро, они явились в артиллерийские казармы, где Делегеоргис, используя вместо стола пушку, написал на листе бумаги прокламацию, в которой объявил, что король Оттон низложен и что власть перешла к временному правительству, в состав которого вошли Булгарис, Канарис и Руфос. Они должны были управлять страной до созыва национального Конвента, который изберет нового короля.

Революционеры поторопились захватить дворец, который никто не защищал; вещи короля остались на месте; унесли только его корреспонденцию, которую принялись изучать члены временного правительства. Выяснилось, что письма свергнутого короля полны искренней любви к Греции; говорят, что Канарис, которого убедили войти в состав временного правительства против его желания, плакал от сознания своего предательства.

Булгарис, президент триумвирата, сформировал кабинет, в который вошли Делегеоргис и два будущих премьера: Кумундурос и Фрасибулос Заимис. Впрочем, порядок на улицах не могли восстановить в течение двух дней; люди, радуясь свержению короля, стреляли на улицах из ружей; было убито несколько ни в чем не повинных горожан; несколько лавок подверглись ограблению; из музея в Акрополе пропал ряд ценных экспонатов, а из тюрьмы выпустили нескольких опасных преступников.

Вечером 23 октября у входа в Пирей бросила якорь королевская яхта. К тому времени в порту уже собралась толпа, революционные чувства которой выражались криками и выстрелами. Люди пришли, чтобы помешать королевской чете сойти на берег.

Копия прокламации и выстрел, раздавшийся с берега, которым убило верного королю офицера, осмелившегося крикнуть: «Да здравствует король!», убедили Оттона и его жену, что на берег лучше не высаживаться. На борту произошел торопливый разговор; королева говорила, что надо немедленно вернуться в Каламату или Лимени, где их совсем недавно радостно встречала публика; Оттон, как обычно, колебался, не зная, что делать, поскольку не понимал, что случилось. Современный греческий историк высказал предположение, что совет королевы вернуться в верный короне Гефейон, вероятно, помог бы спасти баварскую династию.

Тем временем в порт прибыл дипломатический корпус и дал королевской чете совет – отречься от престола. Ту ночь Оттон провел неподалеку от острова Саламин, раздумывая о своей судьбе. На следующее утро он сообщил послу о своем решении покинуть Грецию и, написав своему народу прощальную прокламацию, в которой напомнил о своей любви к нему и о том, как много он сделал для Греции, объявил, что покидает ее, чтобы избежать дальнейшего кровопролития. После этого он, как и 30 лет назад, поднялся на борт британского корабля «Сцилла» и отправился в Венецию.

Последней каплей в чаше страданий короля стал вид сверкающей триумфальной арки, которую жители Каламаты возвели всего лишь несколько дней тому назад, желая поприветствовать своего монарха, который теперь отправлялся в ссылку. Новое положение вещей было принято всеми. Державы – защитницы Греции не возражали против смещения Оттона, а либеральная Британия устами своего премьер-министра Рассела объявила, в соответствии с принципами вигов, правивших в 1688 году, которые были так дороги этому деятелю, что Греция, «будучи независимой страной, имеет право сменить правящую династию, если на то имеются убедительные и вполне достаточные причины». Британское правительство, которое недолюбливало Оттона, полагало, что эти причины существовали.

Время, однако, расставило все на свои места. Конечно, никто не считает Оттона великим правителем, но даже его злейшие враги не могут сказать, что он был плохим человеком. Он был слаб и склонен к педантизму, уделял слишком много внимания деталям и не способен был быстро принимать необходимые решения. Но главной его бедой стало отсутствие наследника. Если бы он правил Грецией не так долго и обзавелся сыном, то вполне возможно, что его внуки и правнуки сидели бы и сейчас на греческом троне.

Время продемонстрировало его горячий, временами даже неуместный патриотизм; проживая в Бамберге, где он умер в 1867 году, бывший король продолжал носить греческий костюм и интересовался тем, что происходит в Греции. Его бывшие подданные великодушно признали его достоинства; нынешняя литература Греции изображает его самого и его супругу в очень благоприятном свете, а сын одного из политиков, который сделал все, чтобы свергнуть Оттона, позже заявил, что, вероятно, это была ошибка. Один греческий государственный деятель как-то признался, что посетил могилу Оттона в церкви Театинеркирхе в Мюнхене и стоял, задумавшись, у останков того, кто никогда не прекращал любить Грецию.