Горизонт событий - Ирина Николаевна Полянская

с Сережей, раздраженно зажимающим ладонью мембрану. Сережа, чувствуя щекотку мембраны, с минуту всматривается в лицо старшего друга. Он понял намек, если что, он готов немедленно проглотить телефонную книжку с номерами не поддающегося описанию будущего... Но Ворлен не похож на стукача, стукачи не читают мемуаров Сен-Симона. Много ты знаешь, ласково возражает Ворлен, что читают, а что не читают стукачи. Они, может быть, на досуге зачитываются Шопенгауэром или «Русской правдой» Пестеля, нельзя, вечный студент, недооценивать врага... Положи в карман свою записную книжку, я вовсе не думаю звонить на Лубянку, консервы для заключенных в мордовском лагере — дело благородное, у меня самого отец был заключенным. Мне твой взгляд неподкупный знаком, может, я это, только моложе, не всегда мы себя узнаем... Впрочем, не буду лукавить, я и в молодости был равнодушен ко всему, кроме музыки. Самоотвержение и все такое, друг мой студент, кое о чем я наслышан, что отечество в опасности, например, и в санузле некогда Оруэлла почитывал, но скажи мне, о юноша, зачем ты так халтурно метешь наш тенистый дворик, не посыпаешь солью ледяные дорожки, из-за тебя старушки оскальзываются и падают навзничь на лед, грех халтуры — наиболее въедливый грех, от него непросто избавиться, так-то вот, друг мой студент, воркующим голосом заключает Ворлен.

Тема дипломной работы Линды — университетской подруги Нади — великий роман Гюстава Флобера «Мадам Бовари».

Линда и сама хотела бы стать фразой Флобера, емкой и благородной, сухой, как осенний звук клавесина, мотивом, написанным в «небесном стиле», вырвавшимся из оков старого контрапункта и парящим над коммерческим романтизмом Шатобриана и Жорж Санд. Она страстно нуждается во Флобере, безжалостно кромсающем разлив придаточных предложений, он суровыми ножницами выстригал бы из ее атласного синтаксиса арлекинов и мальвин. Но как Линда себя ни контролирует, она никак не может сделаться фразой Флобера, ибо ее торопливая, жадная, опережающая речь — это попытка засвидетельствовать миру свою благонадежность. Свою чужеродную картавость, иностранное звучание фамилии, свой склонный ко всяческим парадоксам ум и широкую начитанность ничем другим не искупить, кроме как широкомасштабной, превышающей дозволенные приличием пределы откровенностью взахлеб, явкой с повинной по первому требованию, манифестацией личной благорасположенности ко всем, ко всему. Линда готова платить по всем счетам, за этногерметизм и этнокоррупцию некоторых своих соплеменников, за их голошение и подозрительность к чужакам, за их вызывающее поведение, делающее остальных, кто не входит в стаю, заложниками межэтнического раздражения, недружелюбия, ненависти. Линда готова положить все свои тайны на алтарь лояльности, лишь бы помочь человеку сделать известное усилие над собой, чтоб отделить агнцев от козлищ, бурьян от фиалок, солнце от тени, но беда в том, что своих тайн у нее нет как нет, ни одно событие не может зацепиться за ее сердце, ни один пренебрежительный жест в ее адрес не оседает в желчном пузыре, и Линда может расплачиваться за все хорошее лишь чужими тайнами. Она искренне любит своих подруг, но и Надя, и Ася знают, что хоть Линда и искренне предана им, особенно Наде, доверить ей секрет — это значит сделать ошибку. Иногда девушки используют ее болтливость, когда до сведения общих друзей надо донести заведомую дезу. Так, Надя сказала Линде под большим секретом от Нила, что штатный поклонник Линды, скромнейший Гена из Хабаровска, за Линдиной спиной строит ей куры... Линде и в голову не пришло ревновать, но Нил спустя пару дней грубо захлопнул дверь перед носом Гены, и Линда осталась без пары, а Нил помирился с Надей, с которой был в ссоре. Приходилось все прощать Линде, во-первых, потому что она хорошая, а во-вторых, чтобы не прослыть известно кем, кем любому нормальному человеку прослыть никак не хочется.

Девушки учились на одном факультете и жили вместе в комнате общежития. Ася несла на себе хозяйственные заботы, и благодаря ей в комнате поддерживался порядок. Она же добросовестно вела конспекты. Линда писала за подруг рефераты. Одна Надя ничего не делала, но она считалась центром маленькой компании, и от нее никто ничего не требовал. Лингвистика ее не интересовала. Она выборочно посещала некоторые лекции на историческом факультете (пока спустя год окончательно не перешла на него). Линда всегда была убеждена, что Надя со временем как-то ярко проявит себя, она буквально жила этой идеей будущего величия Нади. Ее не смущало, что в чтении Нади не проглядывалось никакой системы. Сегодня — мемуары декабристов, завтра — «История Флоренции» Макиавелли, послезавтра — сборник документов «Поход русской армии против Наполеона в 1815 году и освобождение Германии», затем «История пророков и царей» Ат-Табари... Напротив, в безалаберной небрежности, с которой Надя открывала двери в разные времена и страны, Линда видела скрытую логику, тайный замысел, который когда-нибудь воплотится в деяниях подруги. И если б кто-нибудь сказал Линде, что Надя, прочесывая книги, отнюдь не собирает знания, как трудолюбивая пчела нектар, а что она, почти как ее мать, в одиноком шелесте страниц ищет муху, Линда, забыв мечты о грядущей Надиной славе, решила бы всю свою оставшуюся жизнь посвятить сбрендившей подруге.

Но Надя всегда казалась ей воплощением здравого смысла, только не заземленного, бытового, как у Аси, а высокого и вдохновенного. Один Ворлен с его проницательным умом, снисходивший до общения с молодежью, чувствовал в поведении Нади что-то не совсем обычное, но он больше интересовался рыжеволосой Асей, и это предпочтение, всякий раз выказываемое им, так сильно оскорбляло Линду, что она с трудом переносила этого самоделкина. Линда яростным шепотом рассказывала Наде о том, как она ненавидит, ненавидит Ворлена, этого циника, который дурно влияет на ее Нила...

Зато Нил оказался благодарным слушателем. Нил вытягивал у нее подробности Надиного прошлого и горячо уверял, что хочет только понять, как ему следует вести себя с Надей, чтобы привязать ее к себе, потому что никто не сумеет по-настоящему оценить Надю так, как он. Линда развесила уши и рассказала ему про давнего поклонника Нади — Костю.

Но даже после этого Нил не выдал себя: когда Костя приезжал из своей Балашихи, где он учился летать, Нил простосердечно беседовал с ним о прыжках с парашютом, предполагая, что из-под купола парашюта можно делать замечательные фотоснимки, которые, кажется, еще никто не делал, и даже попросил Костю взять с собой в полет его фотоаппарат, чтобы отщелкать несколько пробных кадров. Костя предложил Нилу прыгнуть с парашютом самому. Нил сказал, что пусть сначала за него прыгнет его фотокамера, а он потом посмотрит снимки и решит, стоит ли ему