Багрянец - Адам Нэвилл

Для Кэт эта проповедь, которую он, несомненно, читал не первый раз, оставалась бессмыслицей.

– Умоляю… – сказала она, но мольба о пощаде давалась трудно: ужас душил Кэт, совал ей в рот горячие пальцы, мысли тормозили под бесконечной тяжестью неизбежного. Она чувствовала себя жалкой, как потерянное дитя.

Опустившись на колени перед Кэт, Нанна вынула из тканевой сумки и поставила на пол бутылочку из коричневого стекла с мутным содержимым и нечто обернутое белой тряпкой – что бы это ни было, от него на ткани проступили пятна цвета йода.

– Ты сильна, – ласково улыбнулась она Кэт. – Мы видели твою силу воли, и благодаря ей ты еще вкуснее. Твоя сила и горячий дух – прекрасная пища. Дорогая моя, тебе выпала честь.

– Необязательно это делать… пожалуйста.

– Наша красная мать следит за тобой. Она учуяла и твоего любовника – вора, прокравшегося к нам, – Нанна подмигнула. От ее улыбки, теперь почти непристойной, Кэт стало страшно: глубоко под маской дружелюбия скрывалось безумие. – Но пора прекратить сопротивление. Мы все благодарны тебе и никогда тебя не забудем. Мы любим тебя, Кэт.

– Да. Любим. Мы обожаем тебя, девочка. – Старые глаза Уиллоуза затуманила сентиментальная дымка. Он жестикулировал дряхлой рукой, точно безумный король в пустой степи, вещавший своему последнему подданному или шуту. – Ты даешь, чтобы другие остались. Мы должны удалиться, дитя, в наше убежище среди этой враждебной природы. Красные дети снова бегут, как делали много раз прежде. Но черная собака и ее белые щенята должны нагулять жирок – приближается сухое лето и жестокая зима, девочка моя. Ты станешь последней перед долгим затишьем. Мы их… взволновали. Теперь им нужно отдохнуть в темноте. Понадеемся ради нас всех, что они успокоятся. Да? – Тони наклонился вперед, распахнув глаза, и Кэт прочитала в них панику: – Они подошли слишком близко к поверхности – слишком. А всё стукачи вроде вас.

Кэт сглотнула, не зная, что можно ответить на этот бред и стоит ли отвечать. Сквозь шок ей удалось выдавить несколько слов шепотом, но они теряли смысл еще до того, как падали с губ:

– Умоляю, клянусь жизнью. Я вижу, что это нечто священное для вас, и вы совершили здесь нечто особенное. Я понимаю, правда. Я тоже видела его. То, что здесь есть. Честное слово. Но у меня есть жизнь. В обмен на нее я ничего не скажу… ничего не сделаю… даже буду помогать. Я могу быть полезной.

Тони потряс взъерошенной белой головой. Теперь он напоминал ей престарелого индейского вождя или побитого стихиями бездомного, несшего околесицу каждому, кто проходил мимо его картонного трона.

– У тебя нет призвания, – ответил Тони со снисходительной улыбкой, сверкая глазами, будто говорил с ребенком. – Ты не ведьма, ты ничего не ведаешь. Но она – ведьма, и она решает. Наша ведунья – это она нашла все много лет назад, глубоко внутри… Пойми, если можешь, – оно вернулось, мы приняли его, и оно спасло всех нас. Она – важнее нас, она решает, кому жить долго, а кого поглотить целиком. Мы следуем зову – вот наш радар. А ты не знала? Это не слова, о нет – картины в уме. Никогда не ошибаются. А ты – угроза для древней рощи. Ты оттуда… из того треклятого места. Пришла непрошеной, суешься, куда не следует. Мы тебя видели, видели. Краснота столько раз с вами расправлялась. Оставляла ваши кости в темноте на тысячи лет.

Мы стоим у двери, девочка моя. Просто договариваемся. Ты – сокровище, ты благословенна. Ты – полное брюхо в холодную ночь, дитя. Будь сильной, вот и все. И будь благодарна за то, что отдашь вечному.

Дочь Тони развернула предмет на полу, завернутый в тряпку:

– Пей с нами теперь. Закрой глаза и смотри. Сегодня оно восстанет ради нас. Стая скулит.

– Мы сидим здесь и пьем, а слепые псы рыщут по красной земле. Старуха Крил! Старуха Крил и твои жаждущие щенята! – воскликнул Тони, по-видимому, в приступе экстаза – сильного, но понятного лишь ему.

У колен Кэт поставили чашу, и ее передернуло. Подобные чаши она видела в музее Эксетера и много лет назад на слайдах в Плимуте, где показывали рукотворные артефакты из брикберских пещер. Каждый раз Кэт при их виде тошнило.

На грязной земле перед ней лежала верхушка человеческого черепа – на этот раз бледная и до сих пор влажная изнутри: одно из новейших приобретений в коллекции Брикбера. Эта чаша имела особое значение, как и предметы, погребенные с Красными королевами тысячи лет назад ради их сохранности. Эта емкость предназначалась для целей, не оставшихся ни в письменных, ни в устных источниках.

«Распилите ему башку».

Заскулив, Кэт отшатнулась от мерзкого предмета, поползла на ягодицах и уперлась в ближайшую стену. Она оказалась в углу, перед глазами все побелело, и Кэт сплюнула горькую слюну, накопившуюся во рту.

Ухмыльнувшись, Тони сменил тон и образ престарелого блаженного мудреца, переместившись на пару тысяч лет вперед ради более свежего лексикона:

– Отлично. На голодный желудок даже лучше – сильнее подействует и не рассосется. Я-то знаю, я все принимал. Скажу иначе: тебе не стоит оставаться в трезвом уме, а это дерьмо немножко притупит восприятие. Просто так никто не выдержит старуху Крил, девочка моя, – надо надраться. Так что пей, потому что тебя ждет самое сильное переживание в жизни. Рискну даже сказать, что это причастие – вроде как анестезия перед операцией, если ты меня понимаешь. Потому что в соседней комнате тебя буквально разберут. Ты, девочка моя, прокрутила нас через мясорубку, так что придется тебе ответить – а больше врагов у нас не осталось. Кого еще отдать – собак-то выпустили. Разве не разумно?

– Обычаи красноты. – Нанна коснулась руки отца, будто он вел себя неучтиво и ставил гостя в неловкое положение. – То, что ты испытаешь, мы разделим. Через твой ужас, Кэт, мы все испытаем откровение. Отойти красноте – великая почесть.

– Очередная эра подходит к концу. – Тони оттолкнулся от палки и выпрямился. – И не последняя. Но мы запомним твои крики в тот день, когда ты оросишь священную землю. Так что пей, девочка, пей свою последнюю чашу. Краснота ждет. Твой рейс между стен уже забронирован.

– Краснота вечна, – улыбнулась дочь Тони. – И мы, ее дети, вечны.

Обмазав себя красным, надев маски, они шли по дороге – мать и ее любимый сын, толкавший ее коляску. Каждая трещина и кочка в асфальте, сопровождавшаяся вздрагиванием и прыжками резиновых колес, а также шагами худых обнаженных тел, была им знакома.

– Все закончится там, где началось, – сказало существо в кресле-коляске то ли Финну, то ли себе.

В нос ее сыну струилась вонь от черной маски, болтавшейся на голове старухи: маска пахла старыми псами, сохнувшими у костра, и потом, ставшим от возраста резким. Запах маски был сильнее запаха навоза из загонов для пони, или дождя на асфальте, или холодного густого аромата разворошенной земли. Маску старухи носили задолго до того, как она ее нашла, – точного возраста этого головного убора семья до сих пор не знала. Его неопрятная грива окутывала острые плечи старухи много-много раз, как окутывала многие другие плечи до нее.