Падай, ты убит! - Виктор Пронин

Марсела...

Ее будоражат пробуждающиеся желания. Мечтает прогуляться по лунному саду нагишом. И прогуливается. И ничего страшного не происходит. Мелькнет иногда среди ночи обнаженная женская фигура и пропадет в листве. Соседи стали поговаривать о привидениях... Но больше всего это должно взволновать Нефтодьева, который в самых простых вещах расположен видеть символы, знаки, приметы...

Федулов все-таки затащит Марселу на чердак, это ему удастся... Но кончится все конфузом. У Федулова слабость — здороваясь и прощаясь, норовит лизнуть человека в щеку. Лизун. Собачья привычка. Вроде шутка, озорство, а на самом деле болезнь. Или норок? Он и Марселу лизал на чердаке.

Шихина Катя...

Вот о ней нужно подробнее — ее судьба простирается в будущее.

Она листала на чердаке розово-голубые подшивки журнала «Китай», общалась с Нефтодьевым, всерьез принимая его за домового, рисовала каких-то чудищ, питалась от случая к случаю. По саду Катя ходила молчаливая и неприметная, в странных одеяниях, то великоватых на ней, то маловатых. Все это были гостинцы дальних и близких родственников, помогавших Шихиным обживать новое место. Сердобольные тетки присылали стертые босоножки, которые Катя сможет надеть разве что года через два, если, конечно, Шихин соберется их подклеить, подшить и довести до ума, щедро дарили ношеные колготы, пальтишки с подшитыми рукавами, штопаные вязаные шапочки. Попадались и почти новые платья, из которых кто-то вырос, не успев сносить, но это случалось нечасто. Все принималось с благодарным восторгом, Катя счастливо прыгала вокруг коробки с тряпьем, Валя смотрела на нее с грустной улыбкой, а Шихин прикидывал объем работы но восстановлению вещей.

Во времена, к которым относится наше повествование, Катю часто можно было увидеть в вельветовом халате с розовыми разводами, с громадными карманами, сделанными, похоже, из рукавов, а сами рукава отсутствовали, поскольку продырявились еще у прежней хозяйки. Катя любила этот халат именно за безразмерные карманы — у нее там всегда можно было найти несколько сухарей разной степени сгрызенности, и она постепенно съедала их, никому не докучая и не напоминая о себе.

Катю часто можно было увидеть на дереве, причем она предпочитала рябину — ее ветви шли от самой земли, и забраться на рябину было куда проще, нежели на необъятный дуб, на скользкий ствол березы или на колючую сливу. В теплых ветвях рябины она сидела долго и неподвижно, дожидаясь, когда рядом сядут сойки, синицы, снегири. Как-то Шихин обнаружил Катю на дереве во время дождя. Она сидела, забравшись в прозрачный целлофановый мешок, по которому часто и звонко стучали капли. Проделав в мешке дыру, Катя смотрела на соседку за забором, которая поливала грядки из резинового шланга. Катя терялась в догадках — зачем делать такую пустую работу? И придумывала десятки причин, по которым та могла поливать огород во время дождя. Например, соседка не заметила дождя, задумавшись о чем-то важном, или дождь мог быть ядовитым, во всяком случае не очень полезным для редиски, морковки, огурцов, или соседка сомневалась, что дождь продлится слишком долго, или ее растения, привыкнув к водопроводной воде, не принимали дождевой, а может, соседке просто нравилось поливать огород и она поливала его, несмотря ни на что...

— Что происходит? — спросил Шихин, обнаружив высоко в ветвях застывшую в целлофановом мешке Катю. В своем посверкивающем одеянии она таинственно темнела среди звезд.

— Это космический корабль, — отвечал из мешка приглушенный голос, казалось, он действительно доносился из небесного пространства.

— Куда же ты летишь?

— Я уже прилетела.

— И где находишься?

— Еще не знаю... Присматриваюсь вот...

— Ну, давай, присматривайся, — отвечал Шихин, отходя от рябины. — Тут, похоже, ко всем нам не мешает присмотреться.

Он не мог отделаться от мысли, что страсть к космическим путешествиям у Кати чисто наследственная — чуть ли не каждую неделю моталась на Венеру непонятно по каким надобностям его тетка Нюра, пока не улетела однажды в запредельное пространство, а дальний родственник Ваня из деревни Грива, надев шинель, подаренную генералом ракетных войск, и взобравшись на холм, где когда-то стоял барский дом, и светился окнами, и звучал музыкой, а теперь лишь змеи ползают в остатках его фундамента да растет серебристый тополь, которым так гордился барин Кавелин, так вот, взобравшись в лунную ночь на этот холм, в распахнутой генеральской шинели и с непокрытой головой Ваня часами что-то высматривает на Луне, изредка произнося странные слова, потому что человеческих слов он произносить не умеет. Когда было Ване три года, протянул он свою немытую ручонку к вареной картофелине на столе, а мать, злобная от недоедания и дурного воспитания, ударила по руке и навсегда отняла у Вани речь. Вот и мычит он, бедный, уж семьдесят лет — ровесником революции оказался Ваня, и высохшая его рука не может удержать ничего, кроме куска хлеба и стопки водки, которой баловал его иногда Шихин, приезжая в деревню перевести дух. До прошлого года приезжал, пока какая-то сволочь не облила поздним вечером его избушку бензином и не сожгла до пепла. И никто уже не подкармливал Ваню, и нашли его однажды в канаве... В генеральской опять же шинели.

А теперь, выходит, и Катя заинтересовалась ночным небом и звездным пространством. Задумавшись об опасной наследственности, Шихин поймал себя на том, что у него болит шея, ему неудобно, а стоит он, оказывается, на кирпичной дорожке с запрокинутой головой, пристально рассматривая какое-то смутное движение в Млечном Пути. Там явно что-то происходило, звезды перемещались, их сияние то усиливалось, то исчезало вовсе. И хотя Шихин уже вроде бы привык к странностям одинцовского неба, и никакого дела ему не было до событий в тысячах световых лет, он продолжал неотрывно смотреть в этот участок Млечного Пути, о чем-то догадываясь, что-то начиная понимать. Потом, спохватившись и встряхнувшись всем телом, как это делал Шаман, выбираясь из лесного озера, торопливо зашагал к дому. Шихину казалось, что, встряхиваясь, он освобождает невидимую свою шерсть от звездной ныли, сумасшедших мыслей и дурных предчувствий.

Но вот что интересно — пройдут годы, и Шихин начисто забудет о многих подробностях своей жизни в то время, весны и зимы сольются в его сознании в одну счастливую полосу под названием «Подушкинское шоссе», он забудет, кто приезжал к нему в гости, о чем говорилось, какие тосты поднимал и, а если ему о чем-то напомнить, будет долго морщить лоб и наконец произнесет: «Да, кажется, что-то похожее было».

А вот Катя запомнит каждый день, прожитый в бревенчатом доме с разваленными печами, протекающей крышей и стенами, сквозь которые пробивалось солнце, разбрасывая по полу жизнерадостные зайчики.

Шихин однажды ужаснулся, когда, уже взрослой, красивой и смешливой, Катя спросила:

— А ты помнишь, что устроил однажды Адуеву в саду?

— Ваньке? Адуеву? — Шихин насторожился. — А что я ему устроил? Ничего я ему не устраивал... Да и что ему можно устроить... Адуев он и есть Адуев...

— Он позволил себе несколько пренебрежительно отозваться о нашем доме...