Сибирская жуть - Андрей Буровский

Платили в леспромхозе хорошо, прошлое рабочих никого не интересовало, и большая часть работников были калымщики разного рода, мечтавшие когда-нибудь уехать на «материк» и воспользоваться там заработанными десятками тысяч. Среди них было много вербованных – тех, кого сманили буквально у ворот лагеря. О нравах бараков, в которых жил этот контингент, можно написать целый детективный роман, но сейчас речь не об этом.

А еще в леспромхозе была общественная баня; ее надо было топить, и возил лес, пилил и колол дрова, топил печи этот красивый старик с сухим породистым лицом. У эвенков вообще часто бывают такие сухие лица, когда под кожей явственно проступают кости. Такие лица красивы и вызывают ассоциации с лосем – у него тоже сухая морда; и с поджарым, крепким и жилистым аристократом старой Европы.

Этот старик умел зарабатывать не только тем, что возил и колол. Еще он умел делать каменные орудия, и особенно ловко получались у него наконечники для стрел. Геологи охотно ставили ему выпивку, лишь бы он показал им искусство, и старый эвенк уходил на берег Ангары – искал подходящие камни. Потом он садился на корточки, брал в руки камень – окатанную водой гладкую гальку, прицеливался по ней другим камнем – специально принесенным отбойником. И устремлял вопросительный взгляд на геологов. Ему тут же наливали граненый стакан, и он медленно, степенно выпивал; старик никогда не морщился и никогда не закусывал. А потом он брал в руки камни, устремлял на них желтые орлиные глаза… И раз-раз-раз – несколько неуловимо быстрых, по-орлиному стремительных движений, и галька, принесенная с реки, уже превратилась в несколько плоских, удобных для работы каменных заготовок.

Старик обводил глазами геологов – считал. И изготавливал ровно столько наконечников стрел, сколько было заказчиков. Это он тоже делал очень быстро: брал в одну руку заготовку, из которой хотел сделать стрелу, в другую – удобный камешек, и… раз-раз-раз! – мгновенными движениями нажимая камнем на камень, старик придавал камушку нужную форму – уже почти форму наконечника стрелы. Подносил камень к глазам и опять начинал нажимать в нужных местах – очень точно, очень быстро, очень надежно.

Не больше получаса сопели от нетерпения, пялили глаза зрители, когда старый эвенк стал раздавать им готовые наконечники, еще теплые от его рук и от ударов отбойника. Опять бежали за бутылкой, и старик, снисходительно усмехаясь, рассказывал, как в годы Гражданской войны тайгу отрезало от всего остального мира. Не плавали пароходы, не ехали купцы, не везли муку, патроны и железные вещи. Пришлось охотиться луком и стрелами, а каменные наконечники стрел ведь дешевле, совсем не страшно, если зверь унесет в себе каменную стрелу… И сделать каменный наконечник стрелы может всякий, без всяких сложных инструментов – не то что твердый, металлический.

Геологи почтительно и удивленно качали головами, иногда заказывали еще наконечники стрел или «вообще что-нибудь…».

Не могу сказать, что меня этот эвенк выделял, и что я вообще был ему как-то интересен. Скорее можно сказать, что я просто подслушал одну историю; однажды я застал его в компании геологов в особенно глубоком опьянении. На этот раз он не просто высокомерно ухмылялся, а потребовал ящик водки. За ящик он им сделает сразу… Нет, я не берусь воспроизвести сказанного стариком. Для меня это слово прозвучало примерно как «умулюхы», и оставалось совершенно непонятно, что это такое – предмет, изделие, книга, человек? Геологи тоже не знали, что это такое, и требовали объяснений.

– Сейчас…

И старик снял с шеи грязный-грязный, засаленный, наверное, за несколько десятилетий витой шнур. А на шнуре висела фигурка, искусно вырезанная из нефрита – человечек со слегка разведенными ногами, со странно разведенными руками китайского болванчика. Круглая башка человечка с огромными круглыми глазами навыкате вообще не имела никаких аналогий в эвенкийском искусстве. Да и вообще сколько живу, больше никогда не видел ничего подобного.

Тут надо сказать, что китайский нефрит, священный «небесный камень», ценимый больше золота, был белый. Из равнин Китая белый нефрит попадал в Сибирь, чаще всего в Прибайкалье, но воды Енисея несут нефрит другого цвета – зеленого, и всегда легко определить, откуда происходит нефритовая вещь. Этот человечек был из зеленого нефрита.

Какое-то мгновение царила полная тишина. Потом она взорвалась гулом голосов:

– Нет, ну и вещь! Что, ящик?! Сейчас! Васек, у тебя сколько? Коля, давай-ка в магазин, тут дело такое! Слышь, а ты сам резал? Ну, класс!

И нашелся, наконец, один, подошедший практически к делу:

– Валя (Это эвенка так звали – Валентин)… Валя… Ты ящик за каждый берешь? Мне таких много надо…

И правда, что такое ящик водки? В эпоху «трех рублей двенадцати копеек» это 62 рубля сорок копеек. Нефритовый человечек стоит в любом случае в несколько раз больше, как ни ряди…

А Валентин повел себя довольно странно. Молча отнял человечка, присел, привалился к обшитой досками стене баньки.

– Думаешь, не сделаю?! Настоящего сделаю. Один будет, но настоящий.

– Нет, Валя… Мне много надо. Ты скажи, сколько тебе надо водки? И вообще чего? Ты сколько таких можешь сделать?

– Думаешь, зря учился, да?!

Валентин замотал головой пьяно, обиженно, и лицо у него стало очень глупым.

– Я правильно учился… Я тебе умулюхы сделаю. Сказал – и сделаю.

Еще сколько-то длился спор, Валентин с пьяным упрямством вопил, что сделает «правильного» умулюхы; геологи хотели много фигурок, хотя бы по штуке на каждого, и Валентин злился, что они не понимают, какой умулюхы будет «правильный». Но он и сам ничего не объяснял, твердил про «правильного», и все.

А потом галдящая толпа отхлынула, и пьяный старик остался полулежать у стены баньки. Пытался подняться – не получилось, ноги подкосились. Встал на четвереньки – наверное, кружилась голова, потому что быстро снова сел, привалился спиной и плечами.

– Парень… Бутылку подай… Сам глотни, только подай.

Глотать я не стал, просто передал ему бутылку, из которой уже раз глотнули, и попросил еще раз дать посмотреть этого… ну, которого он носит на груди. Заворожила меня эта фигурка: чувствовалось в ней что-то весьма необычное.

– В городе шаманов тебе каждый дурак такой сделает… Там умеют… Думаешь, я учился плохо, да?! Я хорошо учился…

Под такой вот пьяный аккомпанемент я еще раз рассмотрел умулюхы. И переспросил: как же он точно называется?

Валентин замер на мгновение, даже не донес бутылку до жаждущих губ. И вдруг, уставясь на меня, начал отвратительно смеяться. Он издавал просто омерзительные звуки, тщедушное тельце подбрасывало, передергивало. Он даже засучил ногами от полноты чувств, но сразу же потерял равновесие и больше ногами не двигал. И только глаза оставались трезвыми и не смеялись: широко раскрытые, немигающие, они уставились на меня в упор, и светились в них жестокость, ум и еще что-то неприятное.