Последний Катон - Матильда Асенси

— Предлагаю поужинать и лечь спать, — предложил Фараг, падая на землю и опираясь спиной на мягкое и пружинистое сплетение растений, которое теперь покрывало круглые каменные стены. — Утро вечера мудренее. Я больше не могу.

Не говоря ни слова, но полностью согласившись с ним, мы с капитаном уселись рядом и точно последовали его примеру. Утро вечера мудренее.

У нас уже не было ни холодного кофе в термосе, ни воды во фляге, ни бутербродов с колбасой и сыром в рюкзаке. У нас не было ничего, кроме множества ран, тягостной усталости и треска в суставах. Этой ночью от холода нас не защитили даже походные одеяла, потому что накануне они были разорваны и стали совершенно бесполезными. Так что либо Бог поможет нам выйти отсюда, либо мы присоединимся к многочисленным желающим стать членами братства ставрофилахов — а их наверняка было немало, — погибшим, пытаясь достичь этой цели.

Разум подсказывал мне, что, несмотря на кажущуюся действительность, наше положение не очень изменилось по сравнению с кругом Луны, потому что, если там клетка из растений насильно вынуждала нас идти по проложенному пути, в этом гладком, пустом центре лабиринта, откуда была видна чистая и холодная твердыня неба, нам ничего не оставалось, как решить задачу с молотками и наковальней. Или это, или ничего. Вот так просто.

— Надо размяться, — пробормотал ещё сонный Фараг. — Кстати, доброе утро.

Мне хотелось обернуться и посмотреть на него, но я крепко-накрепко сдержала голову и поборола вдруг накатившее на меня глупое желание заплакать. Я уже начинала себе надоедать.

Глаузер-Рёйст встал и начал делать зарядку, чтобы размять затёкшие мышцы. Я не двинулась с места.

— Неплохо было бы заказать у портье завтрак.

— Я хочу очень горячего кофе-эспрессо с шоколадным кексом! — взмолилась я, воздевая вверх ладони.

— А как насчёт взяться за работу? — прервал нас Кремень, заложив руки за затылок и пытаясь оторвать себе голову.

— Разве что если вы хотите, чтобы мы выковали какую-нибудь статую из железа, из которого сделаны молоты! — пошутила я.

Капитан подошёл к груде молотков и встал перед нею с сосредоточенным видом. Потом он присел на корточки, и я потеряла его из виду, потому что его скрыла наковальня. Фараг привстал, чтобы видеть, что он делает, а потом поднялся и пошёл к нему.

— Что-то обнаружили, Каспар? — спросил он.

Тогда Кремень встал, и я снова увидела половину его корпуса.

— Ничего особенного. Самые обыкновенные молотки, — сказал он, взвешивая их в руке. — Некоторые раньше использовались, некоторые нет. Есть большие, маленькие и средние. Но, похоже, ничего особенного в них нет.

Фараг присел на корточки и тут же встал с ещё одним железным молотом в руке. Он поднял его вверх, покрутил им, подкинул в воздух и ловко поймал.

— Действительно, ничего особенного, — сокрушённо произнёс он и одновременно сделал шаг к наковальне и ударил по ней. Звук разнёсся по лесу, как колокольный звон. Мы оцепенели, а птицы стаями поднялись с верхушек деревьев и с криками улетели. Когда несколько секунд спустя гром утих, никто из нас троих не посмел шевельнуться, мы всё ещё были напуганы происшедшим и стояли, окаменев от страха, как статуи.

— Господи!.. — пробормотала я, нервно моргая и сглатывая слюну.

Кремень хохотнул.

— Хорошо ещё, профессор, что в них нет ничего особенного! Иначе вообще!..

Но Фараг не засмеялся. Он стоял с серьёзным, отсутствующим выражением. Ни слова не говоря, он повернулся, выхватил из рук капитана молоток и прежде, чем мы смогли вмешаться, снова изо всех сил ударил по наковальне. Я закрыла уши руками, когда увидела, как он замахивается с однозначным намерением, но это меня не спасло: удар железа по железу врезался мне в мозг сквозь кости черепа. Я вскочила на ноги и побежала к нему. В тысячу раз лучше поссориться, чем снова такое ощутить. А если ему взбредёт в голову использовать все молотки?

— Что это, интересно знать, ты делаешь? — грубо спросила я поверх наковальни, стоя с ним лицом к лицу. Но он не ответил. На моих глазах он сделал шаг назад, собираясь взять ещё один молот. — Даже не думай! — крикнула я. — Ты что, с ума сошёл?

— Басилея, Басилея! — отозвался он. — Подумай, Басилея! Пифагор!

— Пифагор?..

— Пифагор, Пифагор! Разве это не чудесно?

Мой мозг прокрутил всё случившееся с момента нашего выхода из вертолёта, в то время как на втором плане быстро всплывала вся хранившаяся в нём информация о Пифагоре: лабиринт из прямых линий, знаменитая теорема («квадрат гипотенузы в прямоугольном треугольнике равен сумме квадратов катетов» или что-то в этом роде), семь кругов планет, гармония сфер, братство ставрофилахов, тайная секта пифагорейцев… Гармония сфер и наковальня с молотками! Я улыбнулась.

— Догадалась, да?! — улыбнулся Фараг, не сводя с меня глаз. — Ты уже знаешь! Правда?

Я кивнула. Пифагор Самосский, один из величайших греческих философов античности, родившийся в VI веке до нашей эры, создал теорию, согласно которой фундаментальной основой всего являются числа, и они же представляют собой единственный путь к разрешению загадки вселенной. Он основал нечто вроде научно-религиозного сообщества, в котором изучение математики считалось путём духовного совершенствования, и приложил все свои усилия, чтобы привить своим ученикам дедуктивный способ мышления. У его школы были многочисленные последователи, и она послужила начальным звеном целого ряда мудрецов, который через Платона и Вергилия (Вергилия!) протянулся вплоть до эпохи Средневековья. На сегодняшний день именно его исследователи называют отцом средневековой нумерологии, которой так тщательно следовал в «Божественной комедии» Данте Алигьери. И именно он, Пифагор, установил известную классификацию математических наук, которая больше двух тысяч лет служила основой квадривиума наук и в которую входили арифметика, геометрия, астрономия и… музыка. Да, музыка, потому что Пифагор во что бы то ни стало хотел найти математическое объяснение музыкальному ряду, который в то время был для людей величайшей загадкой. Он был уверен, что интервалы между нотами октавы можно представить с помощью чисел, и настойчиво работал над этой темой на протяжении большей части своей жизни. До тех пор, пока в один прекрасный день, как гласит легенда…

— А что, если кто-нибудь из вас объяснит всё это мне? — ворчливо заметил Глаузер-Рёйст.

Фараг обернулся к нему, как человек, только что вышедший из транса, и несколько виновато посмотрел на Кремня.

— Пифагорейцы, — начал он объяснять, — первыми заявили, что космос есть ряд совершенных сфер, описывающих круговые орбиты. Это теория о девяти сферах и семи планетах, на которой строится лабиринт, по которому мы пришли, капитан! Именно Пифагор изложил её первым… — Он на секунду задумался. — Как я раньше не догадался? Понимаете, Пифагор утверждал, что, проходя по своим орбитам, семь планет издают звуки, музыкальные ноты, которые сливаются в то, что он назвал гармонией сфер. Этот звук, эта гармоничная музыка не слышна людям, потому что мы привыкли к ней с нашего рождения. То есть каждая из планет издаёт одну из семи музыкальных нот, от «до» до «си».