Последний Катон - Матильда Асенси

— Круг завистников, — прошептала я, немного труся, и поднесла левую ладонь к руке, на которой еще не зажил шрам с первым крестом.

— Вперед, Басилея, а то еще скажут, что мы — трусы! — восторженно провозгласил Фараг, входя в просвет.

Перед нами вздымалась вторая линия кустарников, и ее конца не было видно ни в одну, ни в другую сторону, так что кусты с обеих сторон образовывали бесконечный коридор.

— Господа предпочитают пойти направо или налево? — с таким же энтузиазмом вопросил Фараг.

— В какую сторону идет Данте, попав на второй уступ? — спросила я.

Капитан быстро достал из рюкзака свой потрепанный экземпляр «Божественной комедии» и начал его листать.

— Слушайте, что гласит третья строфа песни, — с явным волнением произнес он: — «Дорога здесь резьбою не одета; стена откоса и уступ под ней — сплошного серокаменного цвета». И на четыре стиха ниже, говоря о Вергилии: «Затем, на солнце устремляя взоры, недвижным стержнем сделал правый бок, а левый повернул вокруг опоры». Думаю, вы согласитесь со мной, что яснее объяснения не придумаешь.

— А где же солнце? — поинтересовалась я, ища его глазами. Громадные деревья росли так, что сложно было угадать, где именно оно находится.

Капитан взглянул на часы, достал компас и указал на точку на небе.

— Оно должно быть где-то там, — указал он.

И правда, так и было, потому что, зная это, было легче заметить его свет, проникавший в этом месте сквозь листву.

— Но мы не можем быть уверены, что Вергилий смотрел на солнце в то же время, что и мы, — заметил Фараг. — А от этого зависит направление.

— Положимся на удачу, — вмешалась я. — Если ставрофилахи хотели бы, чтоб мы пошли в каком-то конкретном направлении, они бы указали нам его.

Глаузер-Рёйст, не отрывавшийся от «Божественной комедии», поднял голову и посмотрел на нас блестящими глазами:

— Знаете, доктор, наша удача нас не подвела, она попала прямо в точку, потому что Вергилий и Данте пришли ко второму уступу как раз после полудня. То есть почти в то же время, что и мы.

Довольно улыбаясь, я повернула лицо к солнцу, уперлась правой ногой в землю и повернулась влево, и слева оказался правый проход, так что мы пошли между одинакового цвета «стеной откоса» и «уступом под ней», хотя они только казались гладкими, так как были сплетены из тесно перекрученных ветвей. Дорога тоже не была «сплошного серокаменного цвета», так как через каждые сто — двести метров на ней появлялась прочно закрепленная в земле деревянная звезда. В начале эти фигуры очень привлекли наше внимание, но после часа пути мы решили, что, что бы это ни было, нам все равно.

Мы прошагали в быстром темпе еще час, но пейзаж совершенно не изменился: в центре — усеянный звездами земляной коридор, а по бокам — пара высоченных зеленых стен, которые под влиянием перспективы, казалось, сходятся где-то вдалеке перед нами.

Меня начинала одолевать усталость. Ноги в туфлях горели и болели, и я бы что угодно отдала за стул или, еще лучше, за удобное кресло, как те, что были в вертолете. Но, так же как Данте с Вергилием, хотя, будучи духом, последний никогда не уставал, нам тоже пришлось довольно долго идти вперед, пока мы нашли что-то стоящее.

— Мне вспоминается фраза Борхеса, — пробормотал Фараг, — которая гласит: «Мне известен греческий лабиринт, состоящий из одной-единственной прямой линии. На этой линии заблудилось столько философов, что немудрено было запутаться простому детективу». По-моему, это из «Хитросплетений».

— А помнишь вот это: «Бесконечный круг, центр которого везде, а окружность так велика, что кажется прямой линией»? — Я тоже читала Борхеса, так почему бы не покрасоваться?

Около пяти вечера, когда никто из нас еще даже не вспомнил о голоде и жажде, мы наконец обнаружили проход во втором, внутреннем, круге кустов: железную дверь высотой с живую ограду и шириной около восьмидесяти сантиметров. Толкнув ее и переступив через порог, мы заметили еще пару любопытных деталей: во-первых, наши огромные изгороди были не чем иным, как толстыми, прочными каменными стенами толщиной почти в полметра, увитыми вьющимися растениями; а во-вторых, дверь была сделана таким образом, что, как только мы закрыли бы ее за своей спиной, мы уже никак не смогли бы снова открыть ее.

— Если только что-нибудь не подложим, — сказал Босвелл, на которого сегодня снизошло вдохновение.

Поскольку камней вокруг не было, с собой у нас не было ничего лишнего и, в довершение всего, проклятые растения были крепче веревок и кололись, как черти, единственным решением нам представилось заложить в дверь часы Фарага, который сделал это щедрое предложение, говоря, что часы из титана и выдержат давление двери без проблем. Однако, как только мы, хоть и очень аккуратно, прижали их железной створкой, бедный механизм, выдержав несколько секунд, подался под весом двери и разлетелся на тысячи кусков.

— Мне очень жаль, Фараг, — сказала я, пытаясь его утешить. Но на его лице было написано скорее смущение и недоверие к происходящему, чем расстройство.

— Не беспокойтесь, профессор, Ватикан вернет вам их стоимость. Хуже всего, — заключил он, — что теперь дверь закрылась, и открыть ее никак нельзя.

— Ну а разве это не значит, что мы на правильном пути? — с энтузиазмом откликнулась я.

Мы снова зашагали в том же направлении, обратив внимание, что этот второй коридор чуть уже предыдущего. Тьма начала опасно сгущаться.

Быть может, за пределами леса было еще довольно светло, но под этим густым небом из ветвей видимость была очень ограничена.

Мы не прошли и ста метров, как опять наткнулись на символ на тропе, хотя теперь выглядел он гораздо оригинальнее:

Судя по цвету и по фактуре, похоже было, что он сделан из свинца (хотя полной уверенности у нас не было), и разумеется, тот, кто его здесь оставил, позаботился о том, чтобы его нельзя было сдвинуть ни на сантиметр. Он казался частью земли, словно вырастал из нее.

— Вообще-то этот знак мне очень знаком, — заметила я, разглядывая его на корточках. — Это, случайно, не знак Зодиака?

Капитан стоял, не сгибаясь, ожидая, пока два специалиста по классическим древностям выскажут свое мнение.

— Нет. Похож, но не он, — возразил Фараг, сбрасывая ладонью упавшую на знак листву. — Это символ, которым со времен античности обозначали планету Сатурн.

— А какое отношение ко всему этому имеет Сатурн?

— Если бы мы это знали, доктор, то могли бы уже вернуться домой, — проворчал Кремень.

Оскалившись, я тайком скорчила презрительную мину, которую смог увидеть только Фараг — он тихонько усмехнулся. Потом мы встали и пошли дальше. Над нами сгущалась ночь. Иногда слышался крик какой-то птицы и шелест листьев, колеблемых порывом ветра. В довершение всего начало холодать.