Смертельная обида - Николай Иванович Леонов

даже сумел похитить ее маленького сына. За это и огреб окончательно в финале последней серии.

– Вы насчет мужа? – спросила Любовь Алексеевна, закрывая багажник.

– Да, – ответил Гуров.

– Он умер, я знаю, – спокойно произнесла женщина. – Давайте поднимемся в дом, а то я очень устала.

Они пошли к подъезду. Консьерж придержал дверь перед Любовью Алексеевной и на Гурова взглянул с осуждением. «Да пошел ты, – внезапно разозлился Гуров, оставляя за спиной неловкое чувство вины из-за попытки покурить в неположенном месте. – Будешь еще меня тут учить».

Любовь Алексеевна поблагодарила охранника и прошла к лифту. Гуров нес ее сумку, в которую, очевидно, кто-то натолкал кирпичей.

Квартира, в которую Любовь Алексеевна любезно пригласила Гурова, оказалась огромной. Чернухина сразу же описала ее планировку, будто пыталась оправдаться за то, что живет в такой роскоши.

– Пять комнат и две ванные комнаты, – обвела она рукой прихожую. – Леня оставил это мне. Даже не претендовал, как говорится. За это я ему благодарна.

– Вы официально в разводе? – спросил Гуров, наклоняясь, чтобы развязать шнурки на ботинках.

– Не успели, – ответила Любовь Алексеевна. – Хотели, но пока что не занялись этим. Не разувайтесь. Не выношу, когда гости ходят в тапочках. У меня их даже нет. Проходите в комнату, я буду через минуту.

Гуров оставил сумку возле порога и послушно зашел в комнату, размеры которой не просто впечатляли, а заставляли задуматься о том, что именно в своей жизни Гуров делает не так. Здесь мог поместиться небольшой концертный зал, в котором неплохо устроились бы пятьдесят человек, и еще осталось бы свободное место. Темно-красные стены отлично контрастировали с мебелью из массива дерева, породу которого Лев Иванович даже не стал угадывать. Огромный серо-зеленый ковер уходил краями под самые плинтуса, а самая дальняя его сторона терялась под большим окном, за которым едва просматривался широкий балкон. Гуров сел на диван, напоминающий те, которые он видел в фильмах про английских монархов. До носа донесся тонкий и крепкий кофейный аромат, и сыщик подумал, что кухня, куда отправилась хозяйка квартиры, наверняка так же огромна, как и эта комната. Видимо, поэтому он не слышит оттуда ни звука. Интересно, а остальные помещения такие же по площади?

Гуров был ошеломлен увиденным, чего с ним не случалось довольно давно. Он побывал в десятках квартир, все они были абсолютно разными, но с таким масштабом он столкнулся впервые. Не то чтобы его посетило чувство зависти – скорее, он просто не понимал, зачем семье из трех человек понадобилось столько свободного места. «Стареешь, – язвительно подумал про себя Гуров. – Осталось начать ругать молодежь, а там уже и до сбора сплетен на дворовой скамейке недалеко. С другой стороны, сразу видно, что Чернухин заколачивал огромные деньги, а зависть – чувство ой какое мерзкое. Могли ли его убрать конкуренты, позавидовав богатству, славе и в принципе тому, что он многого добился? Вполне. Почему нет? Опять же – со стороны богатство может оказаться липовым. Развод мог сделать его нищим. В предсмертной записке было упоминание о долгах… Да где же, черт побери, экспертиза почерка?»

Он глубоко задумался, перебирая в мыслях те обрывочные улики, которые пока что никак не складывались во что-то более-менее понятное и дельное. Гуров с нетерпением ждал новостей от Орлова, который пообещал поторопить экспертов. Если почерк в предсмертной записке действительно принадлежит Чернухину, значит, не нужно искать врагов, копаться в конфликтах и вскрывать тщательно скрываемые секреты жертвы. А если записку писал не Чернухин, то все равно пока что следствие топталось на месте.

Любовь Алексеевна вошла в комнату с пустыми руками. Гуров не то чтобы сильно хотел угоститься чашечкой кофе, но подспудно ожидал этого, и неспроста: запах готовящегося кофе ему не привиделся. Как только он об этом подумал, то сразу же снова учуял его. И понял, что настал момент чудесных открытий. Автоматический ароматизатор воздуха – вот что это было. Такие вовсю пашут в торговых центрах, чтобы посетители почувствовали умиротворение и охотнее оставляли деньги в магазинах.

Любовь Алексеевна села в кресло, стоявшее напротив дивана. Оно мало напоминало тот предмет мебели, к которому привыкли люди со средним достатком. Во-первых, кресло крепко стояло на изогнутых деревянных ножках и имело такие же деревянные подлокотники. Только вот последние, как сиденье и спинка, были обиты бледно-голубым шелком. Главное, что пока Любовь Алексеевна не заняла кресло, Гуров на него даже не взглянул. Оно «заиграло» только после того, как в него опустился человек.

– О смерти мужа я узнала из новостей, – заговорила Чернухина. – Это было вчера, ближе к обеду. Других источников у меня нет и быть не может. Ровно три месяца назад, в день моего рождения, Леонид решил уйти из семьи к другой женщине, и я его отпустила. Вы знаете, я из тех, чья молодость пришлась на девяностые годы прошлого столетия, а это как прививка. Значит, выживешь и после. Так вот, я – выжила.

Гурову даже не пришлось стараться, чтобы представить эту женщину во времена ее молодости. Что-то неуловимо знакомое читалось в ее скупых жестах, слышалось в интонации. Она и сейчас была красавицей, и Гуров мог только догадываться о том, как она выживала в трудные времена. Сразу и наотмашь начать расспрашивать ее о Чернухине он не хотел, поэтому рассчитывал плавно подвести разговор к интересующей теме, но Любовь Алексеевна сама предугадывала его вопросы.

– В те самые девяностые, которые наверняка застали и вы, в Москве появились модельные агентства. В одно из них я попала прямо с конкурса красоты, который устроили в институте, откуда я скоро ушла. Просто у меня родился Егор, а Леонид тогда активно занимался бизнесом. Денег в семье не хватало, родители нам не помогали, а с ребенком нужно было кому-то сидеть. Но через два года после родов стало полегче, и я вернулась в модельный бизнес. Роды на фигуре никак не отразились, а спорт я всегда любила. Посыпались контракты из-за рубежа, и я некоторое время активно моталась по заграничным показам мод. Егора всегда брала с собой. Мне очень нравилось, когда люди удивлялись, что у меня есть ребенок. В такие моменты я гордилась собой.

Окончательно вернулась в Москву в двухтысячных. Карьера мужа постепенно шла в гору. Понимаете, мы были с ним друзьями. Это очень важный аспект семейной жизни, о котором многие забывают. Посмеяться, приколоться друг над другом или, наоборот, взять за руку в сложный момент мы могли всегда. И поступали так оба, не сговариваясь. Нам завидовали. Мы были красивой парой. Сын тоже получился на зависть всем богам. У нас была дружная семья. По