Эксклюзивный грех - Анна и Сергей Литвиновы

Телефон в приемной умолкает. Наступает оглушительная, сверлящая уши тишина. Дима ни секунды не раздумывает, что ему делать. Его ведет инстинкт. Инстинкт самосохранения. Он не бросается к трупу – и так видно, что Котов мертв. Он не бросается к телефонам. Полуянов пятится назад к двери. Президент со стены наблюдает за ним с участливым равнодушием.

Дима выскакивает назад в предбанник. Здесь по-прежнему никого нет. Подходит к двери в коридор, хочет распахнуть ее – но там слышатся шаги и голоса. Доносится обрывок фразы: “…За сто четырнадцать поправок и утопить можно…” Голоса удаляются по коридору.

Полуянов выжидает, стоя у двери. И тут на столе у секретарши снова звонит телефон – противным, дребезжащим звоном. Дима вздрагивает. Звонок действует на него, словно сигнал к бегству. Он решительно распахивает дверь и выходит в коридор. По направлению к главной лестнице удаляются два мужских силуэта. Мужчины солидно хохочут. Больше никого в длинном переходе нет.

Полуянов выходит в коридор, тщательно закрывает за собой дверь. Глубоко вдохнув, быстро идет по проходу в том же направлении, что двое мужчин – он видит их спины: к свету, к главной лестнице, к людям. Дима опустил лицо, смотрит под ноги. В голове – ни единой мысли. Ни страха, ни паники. Только – ошеломление, словно его ударили под дых.

Какая-то женщина резко выходит из кабинета по пути Полуянова. Он едва не натыкается на нее. Вздрагивает, обходит ее, бормочет, глядя в сторону: “Извините…” Быстро идет дальше. Теперь ему кажется, что вот-вот ему в спину раздастся окрик. Он еле сдерживается, чтобы не побежать.

Вот и конец коридора. Большое пространство, яркий свет, люди. Много людей. Кажется, никто не обращает на него никакого внимания. Дима на секунду останавливается. Его вдруг пронзает одна мысль – она ужасает его: “Я оставил там отпечатки пальцев! На двери, на ручках!.. Вернуться? Вернуться и стереть?” Он оглядывается. Коридор, по которому он только что прошел и который еще пару минут назад был пуст, теперь, как назло, полон людьми. В полусвете длинного прохода маячат их идущие туда-сюда силуэты, доносятся голоса. Нет, возвращаться невозможно. Это все равно, что прыгнуть с разбегу в раскаленную лаву.

Полуянов идет по широкой лестнице вниз. Людей вокруг стало куда как больше, чем раньше. Он не различает ни одежд их, ни лиц. Пробегает сосредоточенно-мимо. Но никто не обращает, кажется, на него никакого внимания. “Скорее на выход, – бьется в нем инстинктивная мысль. – Надо как можно быстрей выбраться отсюда”.

Когда он спускается на третий этаж, к нему возвращается способность соображать. “Как только обнаружат труп Котова, перекроют все выходы из Думы. Не выпустят отсюда никого. И меня, конечно, тоже. А я – последним входил в его кабинет. И пропуск мой выдан – к нему. Судя по тому, что кровь еще текла, Котова убили только что. А я получил пропуск в одиннадцать двадцать пять. Котов, наверное, еще был жив. Жив – и ждал меня. И, наверное, хотел мне что-то рассказать… И его убили. Очень вовремя. Как раз перед моим приходом. Его убили и подставили меня. Это – подстава!.. Одним ударом – двух зайцев…” Дима останавливается. Теперь, когда угроза сделалась осознанной, мысли об опасности перестали вызывать у него панику и лихорадочный страх. Наоборот – появилось пьянящее чувство, как в юности – перед схваткой по самбо или перед сложным парашютным прыжком. Чувство предвкушения борьбы. Концентрация всех душевных сил. Желание во что бы то ни стало победить. Сделать это!..

Глаза его внезапно стали не просто различать лица окружающих – идущих туда-сюда, стоящих группками. Не просто видеть их обувь, одежду, портфельчики, дамские сумки… Дима вдруг даже начал замечать мельчайшие, забавные порой, детали. Вот толпа журналистов окружила одного из депутатов-ньюсмейкеров. Ослепительный свет софитов, три телекамеры, к лицу народного избранника тянутся диктофоны, гроздьями свисают косматые микрофоны на штативах… А один из журналистов, крайний в числе коллег, правой рукой вытягивает подальше диктофон, а другой – незаметно (как ему самому кажется) почесывает попу. А рядом стоящая журналистка – видать, неофит в парламенте – надела чулки и слишком короткую юбку и теперь стесняется, левой рукой то и дело одергивает свою юбчонку… Диме вдруг стало ужасно весело – он бы в голос расхохотался, когда б это не было столь неуместно. И тут новая мысль пронзила его: “Мне не отметили пропуск. Мне никто не отметил пропуск!.. Значит, постовые на входе меня не выпустят. Здесь с этим строго. Охранники из ФСБ начнут звонить Котову. Может даже, отправят кого-то к нему. Но просто так они меня не выпустят… И что теперь? Отметить пропуск в любом другом кабинете? Расписаться на нем самому?.. Но Дума – не обычная контора. Здесь все строго. На пропусках не просто расписываются – ставят печать… Попросить у кого-то из коллег, парламентских корреспондентов, дать аккредитацию? Ни одного знакомого вокруг… Нет, коллеги, конечно, выручат – но на карточке аккредитации есть фото… И опять кагэбэшники станут задавать вопросы… Ну же, Дима, думай!.."

И тут толпа журналистов перед интервьюируемым стала расступаться. Тех, кто замешкивался, отодвигали – то ли помощники высокого чина, то ли его охранники. Парламентарий пошел прямо в сторону Димы. Дима узнал его – это был известный всей стране своею эксцентричностью депутат Чириковский. Чириковского окружала свита. Первый свитский, с незаметным лицом, шел впереди, как ледокол. Двое следовали чуть впереди депутата по бокам. Еще двое прикрывали тылы. Вся компания продвигалась стремительно.

Дима решился. Когда до Чириковского оставалось два-три шага, он отчаянно выкрикнул:

– Газета “Молодежные вести”! Иван Густавович, один вопрос!

Чириковский приостановился, благосклонно глянул на Диму.

– “Молодежные вести”? Вы – хорошая газета. Вы правильно обо мне пишете, адекватно…

Произнося это, депутат продолжил вместе со свитой спускаться по лестнице, однако темп его движения замедлился. Полуянов вытащил из кармана диктофон – так и не выключенный, мотавший бесполезную ленту с того самого момента, как он вошел в пустую приемную депутата Котова. Сунул диктофон под нос парламентарию, приноровился к его шагам, пошел рядом. Охранник (или помощник?) подвинулся, давая Диме место, пошел чуть сзади.

– Убери пока эту штуку!.. – отмахнулся Иван Густавович от магнитофончика. Дима послушно опустил диктофон. Чириковский на ходу продолжил:

– Ты сказал: один вопрос хочешь задать? Почему один? Почему вы если пишете о Чириковском, то какие-то куцые заметки? В лупу не разглядишь!.. – Чириковский продолжал что-то говорить, но Дима не слушал, не мог расслышать. В его голове билось одно: получится – не получится?.. А выход из Думы все ближе, ближе… Они уже миновали два пролета и теперь оказались на парадной лестнице, шли вниз.

– Давайте сделаем с вами большое интервью, – подобострастно и невпопад сказал депутату Дима.

Внизу, у парадного выхода из Думы, – он уже видел – маячат охранники в формах младших офицеров ФСБ. Чириковский, свита и Полуянов стремительно приближались к ним.

– Да! – воскликнул депутат. – Большое интервью! Я дам тебе эксклюзив! Специально для “Молодежных вестей”! На разворот!..