Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Я увидел, что все восемьдесят арок первого этажа пронумерованы, так что гостям, приглашённым магистратом или принцепсом, для того чтобы найти свой ряд и сектор, достаточно сравнить запись на своём билете с нумерацией, указанной над входом в арку.

Но четыре арки внешней стены, расположенные на концах осей, были без табличек — публика не имела права проходить через них; через две торжественно вступала на арену колонна гладиаторов, через другие две — император и сопровождающая его знать.

И лучшие места в ложах нижнего этажа также предназначались для них, и прежде всего для семьи принцепса, для сенаторов, всадников[107], весталок и жрецов.

Любопытство и удивление публики часто вызывали присутствовавшие в этом светлейшем кругу цари, вожди и посланцы из Африки, из восточных и иных стран, приглашённые императором в качестве гостей. По случаю такого праздника они были одеты в великолепные одежды, а их головы украшены венками. Пёстрые, необычные наряды тех, кто приехал из далёких краёв, словно брызгами, расцвечивали белоснежные полотно и шерсть тог римского общества, представленного в амфитеатре.

Римский поэт Марциал писал в I веке:

Есть ли столь дальний народ и племя столь дикое, Цезарь,

Чтобы от них не пришёл зритель в столицу твою?

Вот и родопский идёт земледелец с Орфеева Гема.

Вот появился сармат, вскормленный кровью коней;

Тот, кто воду берёт из истоков, им найденных, Нила;

Кто на пределах земли у Океана живёт;

Поторопился араб, поспешили явиться сабеи,

И киликийцев родным здесь благовоньем кропят.

Вот и сикамбры пришли с волосами, завитыми в узел,

И эфиопы с иной, мелкой, завивкой волос.

Разно звучат языки племён, но все в один голос

Провозглашают тебя, Цезарь, отчизны отцом.

Всё более и более широкими кругами расходятся, поднимаясь вверх, места с мраморными сиденьями для всех прочих сословий римского общества. На самых же высоких местах толпились нищие, неграждане и рабы, одетые в грубое коричневое сукно, оборванные и грязные. Однако и тут, на самой верхней террасе, ничто не мешало следить за ходом смертельной игры.

Гордостью наполнялось сердце каждого римлянина, осознававшего здесь свою принадлежность к народу, способному создавать столь удивительные творения. Присутствие же в Колизее вместе со светлейшим принцепсом и представителями народов, съехавшимися со всех концов огромной империи, опьяняло все чувства зрителя. Тот, кто попадал в этот котёл взаимно подстерегавших друг друга страстей, тут же бывал захвачен воодушевлением кипевшей вокруг него толпы и втягивался в неё, словно в воронку водоворота, даже если до того он всей душой восставал против жестокостей гладиаторской резни и травли зверей.

Такими чувствами был захвачен и я, и мне стоило больших усилий стряхнуть с себя это дьявольское наваждение, а в том, что здесь ощущалось присутствие дьявола, у меня уже не оставалось никаких сомнений.

Я упал со скамьи на колени и начал молиться в проходе, неистово ударяясь лбом о мраморные плиты; только тут я почувствовал себя готовым противиться сатанинской силе и вновь увидел Колизей таким, каким он и был сейчас: полуразрушенным и притихшим в лунной ночи, но от которого всё равно исходил жуткий холод. Мне захотелось уйти отсюда и уже больше никогда не возвращаться.

Встретившись со мной, Доброслав Клуд изумился:

— Леонтий, у тебя такой вид, будто тебе что-то привиделось.

— Призраки, Клуд.

— Бывает... Я их вижу после десятой чарки.

— Не наговаривай на себя. Знаю, как ты хмельное пьёшь.

— Бывает, и выпью. Когда думаю, что с моими сталось... Уже времени много прошло.

— Потерпи. Завершим дело, поедем назад.

— Хорошо бы. А как долго?

— Всё зависит от нового папы.

Хотя дела наши зависели не только от Адриана Второго, среди его окружения оставались ещё сторонники покойного Николая Первого — вот они-то и старались, где могли, вставить нам палки в колеса. Особенно после того, как мы побывали на юге Италии, в Капуе (тогда-то и ездили по Аппиевой дороге), где рукоположили в священники трёх учеников Мефодия, которых он взял с собой из Венеции. Там же папой и дано было право Константину и Мефодию и их ученикам читать богослужебные книги в римских базиликах на славянском языке. Думаю, что такого права и доброго к нам отношения со стороны нового папы мы добились при содействии мощей святого Климента, ибо были приняты в Риме с особой торжественностью, несмотря на то, что в Константинополе уже стоял патриархом вместо Фотия наш недруг Игнатий. Господи, на всё Твоя воля! Окажись так, что был бы жив прежний папа Николай Первый, и вместо почестей мы бы при нынешнем константинопольском патриархе обязательно угодили бы в подземную тюрьму, и мощи бы не помогли, ибо своеволие высочайших отцов церкви и их разнузданность очень велики. У нас было время кое-что узнать о нравах, царивших и в самом Латеранском дворце.

Ещё Карл Великий, посетив Рим, обратился к папе Адриану Первому с просьбой обуздать страсти итальянских церковников. Священники, говорил он, своей распущенностью позорят христианство: торгуют невольниками, продают девушек сарацинам, содержат игорные дома и лупанары, да и сами предаются чудовищным порокам. И делают это открыто, так что видно всё как на ладони.

И думаете, святой отец внял разумным советам короля франков? Не тут-то было! Папа ответил: «Всё сие сплетни, их распространяют враги нашей церкви».

Карл Великий сделал вид, что поверил, и вернулся в своё королевство; дружба с папой ему была нужна, так же как и папе. Поэтому Адриан Первый попросил Карла помочь «вернуть» владения герцога Беневентского, который (негодник!) ещё осмеливается защищать свои земли от посягательства наместника святого Петра. Король франков приказал отнять у герцога его лучшие города и преподнёс их в дар папе. Король франков имел свою корысть, ибо сам папа и его легаты во всех церквах огромной империи величали Карла великим правителем.

Кое-кому помельче святой отец тоже оказывал услуги, но делал это с большой для себя выгодой. Герцог баварский Тассилон, пообещав папе огромную сумму, обратился с просьбой помирить его с Карлом Великим. Адриан Первый сделал сие. Но обещанную сумму герцог задержал. Недолго думая, папа отлучил его от церкви, кроме того заявил в припадке ярости, что Господь устами своего наместника разрешает франкам насиловать баварских девушек, убивать женщин, детей и стариков, сжигать баварские города и грабить их.

А вот и другой пример.

Если имя папы, сменившего Григория Четвёртого, перевести на латинский язык, то оно бы означало «Свиное рыло». Поэтому папу срочно назвали Сергием. С тех пор вошло в обычай, вступая на святой престол, менять имя.