Охота на охотников - Валерий Поволяев

Стефанович молчал. Рогожкин отодвинул занавесочку в сторону. Двор у брата был небольшой, чистый, под старой черемухой - редким для здешних мест деревом, - стояли вкопанные в землю две скамейки и стол. Летом Леонтий за этим столом любил обедать. Иногда, если приходили приятеля из автобусного парка, - выпить по паре стопок крепкого бурачного, произведенного из первоклассной сахарной свеклы самогона и сыграть в домино.

Пусто было сейчас во дворе. Сыро. Тихо падал влажный мелкий снег, невольно вызывающий щемящее чувство, мысли о том, что все проходит и душа человеческая в конце концов обратится в такой же мелкий снег и холодной пылью просыплется на землю.

- И когда ты надумал сыграть свадьбу? - спросил Стефанович.

- Сходим в Москву, вернемся - я попрошу три дня отпуска. Специально под свадьбу.

- Зачем брать отпуск? Это не обязательно. У тебя есть отгулы.

- Да не успел я ещё с отгулами, - смущенно пробормотал Рогожкин, чтобы заработать отгулы - побольше посидеть за баранкой надо. Неудобно...

- Неудобно со шкафа в штаны прыгать, - перебил Стефанович. - Что удобно, а чего неудобно - я знаю лучше тебя. А вообще, - он приподнялся и также глянул в оконце, на серый заснеженный двор, на любимый столик Леонтия, припорошенный белой крупкой, - вообще ты мне приглянулся, и я думаю в ближайшем будущем определить тебя в замы по колонне. Чтоб ты, значит, всем также заправлял - и общаком, и документами, и к оружию доступ имел. Я тебе покажу тайнички в двух машинах, где мы храним оружие.

Рогожкин вспомнил, что, когда ездил в Москву, Стефанович брал с собой автомат. Стефанович, словно бы прочитав мысли Рогожкина, вздохнул:

- Россия - это своя территория, тут есть, ежели что, к кому обратиться, а вот какая-нибудь солнечная Италия или оливковая Испания чужая земля. Там, бывает, очень нужно оружие. Чтобы отбиться от очередной русской группировки, засевшей где-нибудь на дороге. Не от итальянцев отбиться, нет, - итальянцы этим не занимаются, - от наших же соотечественников с бритыми головами... Так что, Миша, - Стефанович впервые назвал Рогожкина по имени, - будь готов подпереть меня своим плечом.

- Раз вы считаете, что это нужно, то - готов.

- И это самое, - Стефанович поднялся со стула и, откинув в сторону руку, пальцами захватил щепоть воздуха и красноречиво помял её, - давай на "ты". Ладно?

- Ладно. - У Рогожкина потеплело на душе от этого предложения. Все-таки хороший мужик Стефанович. - Не сразу, конечно, но обязательно буду на "ты".

- А ты попробуй сразу. Если не получится, я тебе помогу. И еще, Стефанович обвел оценивающим взглядом комнату, в которой обитал Рогожкин, все-таки тебе здесь тесно будет. С жильем я тебе тоже помогу, - он снова знакомо захватил щепоть воздуха, - есть у меня кое-какие ходы к нашим городским властям.

В ноябре на Москву навалились такие оглушительные морозы, каких раньше никогда не было - за тридцать градусов. Раньше на Москву в ноябре, как правило, обрушивались дожди, потом нередко выпадал снег, малость прихорашивал землю и исчезал. И если уж в редкие годы выпадали морозы, то небольшие - градусов пять-семь. Но вот чтобы тридцать на термометре такого никто из старожилов не помнил.

Снега на земле было немного, новый ещё не обозначился, старый усох, покрылся сусличьими норами, кое-где над небольшими сугробами уродливыми горбами, схожими с могилами, вздулась корка. В Москве каждое утро находили замерзших бомжей. Почти все они, как сообщали газеты, были в прошлом людьми состоятельными: один - полковником Советской армии, участником войны, которого выгнал из дома собственный сын, второй - спившимся преподавателем медицинского института, третий когда-то работал главным инженером троллейбусного парка, а выйдя на пенсию, доверился жуликам, что в обмен на квартиру обещали кормить, поить, обувать и одевать его до самой смерти, но вместо этого попытались накинуть ему на шею удавку и отволочь на кладбище, и бывший главный инженер постарался исчезнуть с глаз страшных людей... У каждого замерзшего - своя судьба, своя линия жизни, все свое, индивидуальное, только кончина общая.

Каукалов был угрюм. Он вновь начал злиться и ревновать Аронова к Ольге Николаевне. Встретив Илюшку утром после разгрузки угнанной фуры, он сделался взъерошенным, будто петух перед дракой, лицо его побурело, и, выставив вперед ногу на гусарский манер, он спросил с вызовом:

- Ну как?

- А-а, все то же, - не обращая внимания на взъерошенный вид Каукалова, ответил напарник. - Все как у всех... Вдоль, вот если бы это самое у неё было поперек, как ты когда-то мечтал, - Аронов провел ребром ладони по ширинке, - тогда было бы интересно.

- Эт-т... - Каукалов сделал резкое движение, словно собирался ударить Аронова, и, наверное, довел бы это свое движение до конца, но что-то остановило его, сработал некий тормозной сцеп, Каукалова будто кто-то загипнотизировал, но главное было не это - у него пропала речь, вот ведь как, все самые злые, самые обидные слова, что были заготовлены и уже вертелись на языке, чтобы соскочить, враз пропали, Каукалов замычал что-то нечленораздельное, закрутил головой ошеломленно, - эт-т...

Он не ожидал увидеть напарника таким, каким увидел сейчас незнакомым, с нагловатой, как показалось ему, усмешкой на лице, независимого, не похожего на того Илью Аронова, которого он знал раньше.

- Эт-т, - Каукалов даже согнулся, закашлялся - внутри стало больно. Эт-т...

Дело происходило в гараже у старика Арнаутова - тот вызвал напарников к себе, Каукалова отдельно, Аронова отдельно, они и приехали к деду отдельно друг от друга, встретились лишь здесь, - опытный Арнаутов, изучив характер Каукалова, так же, как и Аронова, решил, что так будет лучше. Справедливости ради надо отметить, что старик подметил в характере Аронова такие черточки, которые для Каукалова остались совершенно невидимы.

- Ну, чего "эт-т", чего "эт-т"? - нахмурился он, нагнулся, глянул скорчившемуся Каукалову в лицо. - Яйцо, что ли, как курица после запора, никак снести не можешь? Чего "эт-т"?

Он взял Каукалова за воротник, со скрипом, словно тот был неисправным пластиковым манекеном, разогнул. Аронов, видя, как старик расправляется с его шефом, коротко хохотнул. Каукалов покосился на него налитыми кровью глазами, заскрипел ржаво, проглатывая твердый неудобный комок, образовавшийся в глотке.

- Эт-т...

Он не знал, какие разговоры вел его школьный приятель с Ольгой Николаевной, но был уверен, что в постели они говорили о нем. В числе прочего, естественно... И догадывался, что сказала Ольга Николаевна.

Старик Арнаутов, продолжая держать Каукалова за воротник, внимательно оглядел его, потом, поняв, что приступ миновал, отпустил и пошел к своему заветному железному шкафчику за выпивкой.

Аронов тоже думал сейчас об Ольге Николаевне, о том, что та говорила о Каукалове, как о пустом месте, и все тянулась, тянулась к Илюшке, будто девчонка, совсем забыв о том, что она не девчонка, а очень грозная дама, способная превратить в порошок и Каукалова, и Илюшку, и старика Арнаутова всех, кто может ей не понравиться, и Илюшка старался соответствовать тому образу, которым Ольга Николаевна его наделила.