Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех - Франко Нембрини

В заключение одно методологическое замечание. Я обнаружил крест, так как исходил из гипотезы, что крест должен / может существовать. Исследование начинается только тогда, когда есть опорная точка — некоторая гипотеза, нуждающаяся в проверке. Исследование может и опровергнуть исходную гипотезу, но без гипотезы подлинное исследование не состоится. Мы находим лишь то, что предполагали найти.

Вновь и вновь обращаясь в эти дни к песни двадцать седьмой, я испытывал глубокое волнение, потому что в ней звучит тема отцовства, то есть тема воспитания, — звучит с нежностью, драматичностью и мудростью. В каком-то смысле это песнь, посвященная учителям, школе, родителям. Значит, наша цель сегодня — увидеть, как Данте понимает отцовство, сопровождение (ведь каждый из нас призван сопровождать кого-то — прежде всего, конечно, самих себя, но также и своих друзей, и самых маленьких).

Прежде чем приступить к чтению, вспомним контекст. Эта песнь следует за двумя песнями о сладострастниках, которые находятся в последнем из семи кругов чистилища (может быть, присутствующих сладострастников обрадует, что они находятся в верхнем из семи кругов, а значит, их грех наименее тяжкий — это, конечно, утешает). Укор в сладострастии звучит довольно слабо: возможно, эти люди даже не вышли за пределы какой-нибудь пошловатой любовной песенки. И вот мы приближаемся к земному раю. Рай на земле подразумевает, что добро, Истина, радость, мир каким-то образом могут быть обретены уже на земле. И как поразительно заканчивается эта песнь! Я сразу говорю о конце, потому что, продвигаясь по пути, читая обо всем, что происходит с поэтом, нужно держать в уме итог, этот неимоверный исход, превосходящий всякие ожидания, невозможный без некоторых условий, о которых сегодня тоже пойдет речь.

Это последние слова песни. Я «венчаю» (объявляю, нарекаю) тебя господином над самим собой, то есть свободным человеком. Ты свободен. Никакая власть, даже власть смерти, не в силах ни сокрушить, ни ограничить, ни умалить в тебе высшее господство, тобой приобретенное. Господство человека, который наконец соотносит себя самого, полноту себя самого, свое истинное лицо с принадлежностью, привязанностью, следованием, которые на протяжении песни вновь и вновь утверждаются, трогательно и нежно.

Содержание песни — последнее испытание Данте и вместе с тем прощание Вергилия. Учитель, отец уходит. Он уходит — и теперь дело за тобой. Задача каждого отца, каждого воспитателя — исчезнуть; подвести того, кто ему доверен, к нужной точке — и отойти, как святой Иосиф, «тень отца»[191] (в каком-то смысле каждый из нас — нареченный отец[192]). Вергилий прощается с Данте, и поразительным образом в песни трижды встречается слово «сын» и трижды — «Вергилий». В первый раз «Вергилий» и «сын» находятся в одном и том же стихе (здесь и далее имеется в виду, конечно, итальянский текст; в переводе М. Лозинского отмеченные автором закономерности соблюдаются не всегда. — Прим. перев.), словно сын еще не может отойти от отца, от проводника. Потом они на большом расстоянии друг от друга: «сын» появляется во второй раз в 35-м стихе, а «Вергилий» в 118-м. В третий раз они почти рядом, в стихах 126-м и 128-м. Такое построение ярко отображает суть воспитания как взаимоотношений. Сначала — полная зависимость, ребенок доверяется отцу, матери, учителю. Но какова цель воспитания? Ученик, сын должен стать самим собой; и это произойдет лишь при условии, что воспитатель постепенно отдалится и позволит ему идти самостоятельно. Нужно позволить ему двигаться вперед и поддержать его свободное действие, ведь в последнем никто — ни отец, ни мать, ни учитель — не сможет его заменить. Воспитатель — тот, кто сопровождает, кто призывает вверенного ему человека пойти на риск, проявить себя, проделать весь путь самому. В определенный момент никто не сможет встать на место сына, ученика, друга. «Лишь я один / Приготовлялся выдержать войну»[193]: бывают моменты, когда никто не может тебя заменить, словно ты один во всей Вселенной и спасение мира зависит только от тебя.

Итак, в начале песни — единство, исходное объятие в одном стихе; потом — отдаление в эпизоде прохождения через огонь; и в конце — последнее трогательное объятие перед прощанием, «сын» и «Вергилий» на расстоянии в два стиха. Последнее — это уже не объятие двух прижавшихся друг к другу людей, а прощание тех, кто расстается.

На вершине кольца сладострастников Данте и Вергилий оказываются перед стеной пламени и ангелом.

[ «Блаженны чистые сердцем», ибо они узрят Бога, воспевает ангел. Однако, — продолжает он, — вы не сможете пройти дальше, если прежде не пройдете «укус огня», если огонь не опалит, не очистит вас, «святые души». Входите же в огонь и слушайте голос, зовущий и ведущий на ту сторону.]

[Но, как только я понял, что мне предстоит, «я стал как тот, / Кто будет в недро погружен земное»: я побледнел, как мертвец, почувствовал, что умираю. И сжал руки и наклонился вперед, словно, с одной стороны, приближаясь к огню, с другой — удерживая дистанцию; в моей памяти всплыли приговоренные к сожжению на костре, которых мне приходилось видеть, и я очень хорошо помнил их терзания.]

Данте словно говорит: нет, нет, я не смогу!

[Тогда Вергилий и Стаций обернулись ко мне и сказали: «Тебе может быть мучительно больно, но пламя несет в себе возможность жизни, а не риск смерти».]

Жертва, боль, которые заложены в нашей жизни, в наших отношениях с миром, тяжелы, но они тебе не враги; они существуют не ради смерти, а ради жизни. Как часто трудности видятся нам противоречием, препятствием; кажется, что они отрицают добро! Напротив, именно ситуации, когда жизнь сбивает тебя с ног — а ведь иногда она налетает на нас, как поезд! — несут в себе возможное благо. Сейчас оно неизвестно, но доверься, войди! Не устрашайся этого вызова, ведь его требует сама жизнь, он — для тебя.