Архив Шевалье - Максим Теплый

Каленин не очень понимал, какие обещания он должен дать профессору, но на всякий случай кивнул и уточнил:

– А во-вторых?

– Во-вторых, вы просто болван, Каленин!!! – неожиданно заорал Якобсен. – Альбом в спальне – это же идиотизм! Просто чудо, что Мессер не выпустил вам кишки! Поэтому я решил вмешаться и спасти бумаги, – добавил он спокойно. – Кстати, есть человек в посольстве, которому вы доверяете?

– Куприн Николай Данилович! Мой куратор, – не задумываясь произнес Каленин.

– Тот, которому вы все рассказали?

– Да! Он знает эту историю от начала до конца. Это он спрятал меня в посольстве… от Мессера.

– У меня просьба. Не говорите об архиве никому. Придерживайтесь прежних версий. Пусть Мессер думает, что архив в посольстве. Это охладит его пыл. А ваши тамошние друзья пускай полагают, что архив похищен неизвестными. И про меня – ни слова. Никому!

– Но вас сегодня видел Лука…

– Лука – это тот громила, который гонялся за вами? Не беспокойтесь! – Якобсен покровительственно похлопал Каленина по плечу, что не помешало ему резко пойти на обгон и выполнить маневр одной рукой. – Меня он видеть через затемненные стекла не мог! Машина взята напрокат. Номера я поменял. Они не догадываются, что я как-то участвую в этом деле. Главное теперь – как можно скорее переправить архив в Москву.

– Вы хотите, чтобы это сделал я?

– Обсудим. Тут надо все продумать. Не под мышкой же вы его повезете! Обсудим…

Машина резко затормозила возле все того же кафе на аллее Аденауэра, где они встречались в прошлый раз. Именно здесь Якобсен опрокинул кофе на свою дубленку и устроил скандал.

– Тут делают отличный кофе, – как ни в чем не бывало произнес профессор. И, отвечая на вопросительный взгляд Каленина, уточнил: – Не держите меня за идиота! Скандалить не буду – сегодня не тот случай. Когда можно, я всегда устраиваю какой-нибудь маленький «пук», какую-нибудь вонючую непотребность. Это держит меня в тонусе! Но повторяю, сегодня будем мирно пить кофе и я расскажу вам о себе. На крупное дело идем, мистер Каленин!

Вот вы думаете, что старый Якобсен выжил из ума! Не спорьте – я же вижу, что думаете! Да я иногда и сам делаю все, чтобы сойти за идиота! Когда тебя принимают за дурака, жить легче. Не так стыдно… Но сам-то я про себя все знаю… От себя куда же денешься…

Мне последние сорок лет все время стыдно. Так стыдно, что разорвать самого себя хочется. Да чтоб на мелкие кусочки! А сердце – бросить на пол и растоптать! И пусть оно хрустит под каблуком! И пена розовая пузырями во все стороны! И чтобы я при этом все чувствовал. А потом – подыхал медленно и в страшных муках! Вот чего я себе желаю!

Думаете, зачем я романы писать стал? Я решил моему поколению немцев в лицо плюнуть. Или в рыло, если угодно. Так, кажется, по-русски? Я обвиняю всю нацию! Всех до единого, включая младенцев! Немцы испоганили весь двадцатый век! Пусть им всем будет стыдно, так же как мне.

После того как вышла моя первая книга, они объявили меня городским сумасшедшим! Руки не подают! Смешно… Они думают, подобно младенцам, что если закрыть глаза, то окружающий мир исчезнет, и если сказать себе в оправдание, что их позорит какой-то псих, то, значит, и проблемы нет. Наивные люди! Вина – она либо есть, либо ее нет! И пусть я трижды псих – их вина от этого меньше не становится!

Они себе в оправдание даже вашего Сталина наловчились цитировать: мол, фашисты приходят и уходят, а немецкий народ остается. Это какой народ? Тот, который лег под Гитлера?

Какая часть этого народа сказала Гитлеру «нет»? Это уже потом, после войны, все вдруг записались в антифашисты. А до этого почти все в идейных живодерах ходили. Все были такие же, как я.

Читая мои книги, они будут узнавать себя и блевать от страха и отвращения! И только самые лучшие из них прозреют и станут извиваться в муках совести. Остальные же утрутся и будут всю жизнь искать оправдания своим поступкам…

Говорят, праведной жизнью можно искупить прежние грехи. Я с этим не согласен! Праведная жизнь – это всего лишь раскаяние. Вещь нужная, но не дающая права на искупление. Грех убийства, а тем более отцеубийства, искупить нельзя. Можно только осознать его и ужаснуться содеянному. И все! Дальше – мрак раскаяния и вечное проклятие!

…Когда Гитлер пришел к власти, мне было тринадцать лет. Отец преподавал математику в Берлинском университете. Он по матери был евреем и никогда не скрывал этого. Странно, что я не унаследовал его таланты. Говорят, в каждом еврее живет либо физик, либо математик, либо, в худшем случае, скрипач! А во мне – ничегошеньки! Видно, слишком мало еврейской крови.

Так вот, отец сразу сказал, что не станет поддерживать нацистов. Он объявил нам, что собирается уехать в США. А я… я бредил Гитлером, подражал ему, носил челку как у него…

Я много размышлял позже, почему любая людоедская идея – всегда очень привлекательна и заразительна. Смотрите, за Гитлером пошли миллионы. Пошли искренне! Нельзя же всех этих людей считать безумцами. Тогда почему? Почему не усомнились? Почему не удавили его сразу, как только он объявил о своих чудовищных планах?

Так вот я, кажется, знаю ответ! Фашистом быть очень легко! Как и фанатиком вообще. Фанатизм ведет к атрофии разума, а вера в непогрешимость идеи заменяет совесть. Не зря же бесноватый Адольф называл ее химерой. Он знал толк в освобождении человека от моральных обязательств.

И вообще, быть совестливым – трудно, а бессовестным – легко! На этом и построена всякая людоедская философия.

То же самое спасение души… Это очень трудная работа. А вот опустошить душу, изувечить ее навсегда можно за секунду. Нажал на спусковой крючок, убил человека – и все, урод на веки!!!

Фашистом быть просто и приятно! И религиозным фанатиком – тоже! И палачом легко, так как в палачи может пойти только фанатик. Я был фанатиком, и мне было легко. Я легко предал отца, сообщив своим соратникам, что он хочет покинуть Германию. Сначала я сказал ему в лицо, что он предает свою нацию, а потом сдал в гестапо. На первом же допросе отец умер – не выдержало сердце. Ему было всего пятьдесят два года.

Мать с младшей сестрой смогли бежать. Их спасло то, что я не успел на них донести. Донес бы непременно! Просто не успел.

В восемнадцать лет я вступил в национал-социалистическую партию, а в девятнадцать – входил в черной эсэсовской форме в Вену. Кстати, не верьте выдумкам о том, что австрийцы сопротивлялись аншлюсу! Вранье! Они были поражены бациллой нацизма почище немцев. На душу населения идейных фашистов там было не меньше, чем в Германии.

Потом был Восточный фронт! Кстати, вы слышали хотя бы от одного воевавшего немца признание в том, что он на фронте кого-то убил? Ну, хотя бы одного русского? Все стреляли в воздух! Все гладили по головке русских детей в оккупированных городах и деревнях! Давали им консервы и дарили в качестве сувениров губные гармошки! Идиллия!