Двойники - Ярослав Веров

— Зачем, Виктор Павлович?

— Давай, говорю. Приказываю. Ну?!

Андриевский вздохнул и неуверенно перекрестился.

— Четче надо, Вова, истовей, с верою. Вроде и русский человек, а как заморский гость.

Тыщенко взял свой сверток, потянул бечеву. В свертке были, завернутые каждая по отдельности в мягкую фланель, две иконы, на взгляд Андриевского — старинные, на толстых, темных от времени выгнутых досках.

Тыщенко взял одну, вытянул перед собой; несколько мгновений посозерцал, отложил.

— Повесишь вот тут, на стену, — и указал на стену за спиной. — Да не вздумай уронить или еще чего. Я скоро вернусь. Жди здесь, целее будешь. А там посмотрим.

Завернул вторую икону обратно, с чувством обвязал бечевою, сунул в портфель и вышел.

Вскоре бежевый потрепанный ситроен Тыщенко припарковался на платной стоянке у Петросовета. Через пять минут Виктор Павлович уже был в приемной первого секретаря горкома партии.

Секретарь-референт, представительный мужчина в дорогом костюме, вскинул голову и веско вопросил:

— Вы куда, товарищ?

— У меня назначено на десять ноль-ноль. Я — Тыщенко.

И не видя более причин задерживаться, проследовал за массивные, лаково отблескивающие двери.

Осененный флагами — Экономического содружества, Кумачовым и Триколором — Первый сидел и писал. На вошедшего не глянул, наверное, незачем было.

— Емельян Галактионович! Великое дело началось в государстве Российском.

Тот медленно и нехотя оторвался от государственных дел.

— Ну, проходи, Виктор Павлович. С чем на этот раз пожаловал? Сразу предупреждаю — твой вопрос сейчас решается на самом верху, так что с этим в другой раз.

— Вот! — Тыщенко побледнел, торжественно поставил на стол начальству портфель и вытянул икону. Внушительно поглядывая на начальство, распаковал.

— Это что? — удивился и вроде бы стушевался Первый. — Это что значит? Ты, Виктор Павлович, учти: я, сам понимаешь, человек занятой, ты не один у меня, вон в приемной народу полно.

Тыщенко оставил слова Первого без внимания. Он уже вынимал из портфеля последовательно: третий том Толковой Библии издания Московской Патриархии, брошюру «Апокалипсис: вчера или завтра?», кипу каких-то перепечаток и под конец — роскошный глянцевый том «Русское Православие. Духовные чтения». Первый взирал на всё это, отвесив челюсть. Может, и возникла мысль — «снять бы для порядку очки да протереть их эдак как следует», да и та как-то не состоялась.

— Вот, Емельян Галактионович. Началось. Как я и ожидал — у нас, в России началось.

— Что началось-то? Да, партия взяла курс на религиозное возрождение, — взял-таки себя в руки Первый.

— Сначала «экономическая оттепель», затем «религиозное возрождение» — а смысл-то где? Так вот он — Русский Апокалипсис! Емельян Галактионович, необходимо пригласить в кабинет священнослужителя, чтобы освятил, значит, пока не поздно. Я ж вам докладывал о событиях в нашем институте. Всё налицо. А сегодня так и потолок исчез! Скоро звезды посыпятся, то есть спадут с неба. И неба не станет к тому же! Вот! — Тыщенко схватил «Чтения» и раскрыл на заложенном месте: — «Особенности русского национального характера позволяют с несомненностью заключить, что русский народ и есть народ-богоносец…»

Тут же схватил брошюру «Апокалипсис: вчера или завтра?» и продолжил: «…есть тот богоизбранный народ, Россия — та страна, на освященном высшим незримым светом пространстве которой и начнется то величайшее событие, о коем глаголит нам Иоанн. Как заповедано нам от святых отцов — полем Армагеддона избрана Святая Русь, а православные ее суть те запечатленные, которые узрят Грядущего во облаках с силою великою…»

Но Первый уже уткнулся в свои бумаги и, не поднимая головы, заговорил:

— Ну, значит так, Виктор Павлович. Ты, я вижу, маленько переволновался. Комиссию мы в ваш институт уже направили, она разберется, кто воду мутит. А ты ступай домой, отдохни. Хочешь — путевочку в санаторий, по льготному тарифу…

— Что-о?! — Тыщенко исказился в лице. Как-то боком кинулся к окну и рывком сдвинул тяжелую казенную портьеру. — А это ты видел?

И ткнул пальцем прямо в небо.

Тыщенко имел в виду летающую тарелку, которая вот уже третьи сутки висела над городом, отчетливо видимая ночью и проблескивающая даже днем. Впрочем, особого внимания на нее никто не обращал. То ли в школе не научили правильно реагировать на летающие тарелки, то ли замысловатое псевдонаучное словосочетание «аномальное явление» гасило в настроении землянина всякое живое чувство; то ли сама блеклая, холодноватая природа северо-запада не располагала к сильным и ярким душевным движениям и умственным переживаниям по столь невразумительному поводу. Вот если бы «они» «оттуда» вышли, да дали исчерпывающие указания, да просто бы дали жару, вот тогда — да… Впрочем, вряд ли.

— Этим уже занимаются кому положено, — сообщил Первый, но головы так и не поднял.

Тыщенко фыркнул, мол, ну что ж, я предупредил — мне не вняли; раскаетесь еще, да поздно будет. С тем и ушел.

Он ехал и всё думал: «Идиоты. Ну так, Первого из списка вычеркиваем. Не удержался Первый. Инопланетяне ему до фени! А если не инопланетяне это, а если это вот то самое и есть? И мы, подлинные русские, будем управлять апокалипсисом! Тарелка эта самая — она-то и есть пункт управления процессом. Да, не забыть священника в институт. Этого, как его, Максимиана-отца, он вроде надежный. Дела эти бесовские пора срочно прекращать».

Странные драматические катаклизмы подействовали болезненным образом не только на Тыщенко. В то самое время, как Тыщенко излагал свои мистические измышления у Первого, в институте собрался на экстренное заседание Закрытый Ученый Совет.

Протокол номер…

ЗАСЕДАНИЕ Закрытого Ученого Совета (Магистериум Максимус)

(заседание Магикса ведет лично Алферий Хтонович Харрон)

Главмаг Алферий (обводит взглядом собравшихся, все замолкают): Ну что, коллеги, просрали? Ты, Архипелой? Молчишь. Ты, Менелай?..

Маглаб Петрониус: Позвольте, Алферий Хтоныч, чем мы заслужили подобное обращение? Мы… (Умолкает.)

Главмаг Алферий (хмуро): Вы? Ты? Умом всё думали взять? Всё в умственные игры? А вот вам игры. (Главмаг отворачивается. В зале начинается тихая паника, все ощущают безотчетный страх, даже ужас.)

Кто-то из зала: Помилосердствуйте, батюшка!

Главмаг Алферий (поворачивается к аудитории): Вот это фантазии? Ну, ладно, успокойтесь. (Аудитория возвращается в нормальное, деловое состояние.) (Отечески.) Ты, Вангелыч, почему Пентаграмму не стер?

Заммаг Архипелой: Помилуй меня, батюшка, ведь не стереть ее, клятую, не изничтожить. Оно и взаправду — не игра!