Подопечный - Сергей Костин

– А раков в одно место не хочешь? – ангел брезгливо вытер ладонь о камзол, – нашел успех. Какая разница, вышка или муляция.

– Ингрумуляция, молодой человек, – поправил защитник, – В первом случае вас убили бы сразу, а так еше немного поживете.

Мы послали его все вместе. Конечно, далеко. Как только могли. Жаль, что парень обиделся.

– Приговор привести в исполнении немедленно, на этом же месте.

Я не успел даже ничего сообразить. Надеялся, что есть в запасе хоть час. Во всем цивилизованном мире принято приводить приговор под утро. Не считая апелляций. Но так быстро?!

Несколько сильных, выверенных ударов по ногам поставили меня колени. Еще серия ударов по шее, и голова опущена вниз. Шея оголена, воротник оттянут на лопатки. Делай свое дело, палач.

Накаркал. Вбежало сразу трое. Долго не раздумывая выхватили тесаки.

– Давайте, ребятки, – подбодрил их прокурор, – Поздно уже.

Короткий замах, воздух застопорен в легких и…

– Клавку, мы знаем Клавку вашу. По отцу не знаю как. Королеву. Величество. Клавочку.., – Мустафа сломался. Презренный мужчина. Не выдержал героической смерти от руки палача. Позор предателям! (Между нами говоря, у меня самого возникла подобная мысль, но ангел успел быстрее реализовать ее.)

Возникло легкое замешательство. Некоторые из членов военного трибунала требовали не прекращать казни, ссылаясь на то, что простые солдаты не могут лично знать королеву. Но подавляющее большинство требовало известить Ее величество о произошедшем инценденте.

И как всегда в подобных случаях Клавдия появилась сама.

– Что за крики, – все быстренько встали по стойке «смирно», – Базар, а не трибунал. Доложить, как выполняются мои постановления от… цатого числа сего месяца?

Клавка, прелестное создание в обширных шелестящих юбках, пролетела мимо нас, облокотилась на стол и грозно уставилась на участников трибунала.

– Что стервецы молчите? Враг у ворот города, а вы тут резину тянете? Почему дезертиры еще живы? За что палачам деньги плотятся? Почему…

Еще минут пять мы слушали анкетный вопросник, состоящий, считал лично, из ста двадцати одного вопроса. В эти минуты я готов был расцеловать Клавку, она подарила нам несколько минут блаженной жизни. Но я, с некоторым беспокойством, думал о той минуте, когда женщина узнает всю правду. И она пришла.

– Ваше Величество.., – робко загнусил генерал, – задержочька произошла по вине самих дезертиров. Они утверждают, да простит Ваше Величество мои слова, что знают Вас лично.

Дальше все шло, как в замедленном фильме.

Клавкина спина медленно, медленно поворачивается. Следом за ней, чуть отставая, движется голова. Уши, глаза, нос, рот. Последними занимают исходную позицию руки и грудь. Все это долго болтается из стороны в сторону, пока не подчиняется законам всепланетного тяготения.

Зрачки глаз простреливают пространство, замечают жертвы, ищут в памяти сходство с существующими оригиналами. Мужчина – раз… два… три… Сведений нет. Девчонка в мужской одежде – раз… два… три… Не припомню. Еще мужик – раз… два…

– Васенька!

Радостный, истошный крик Клавки-королевы возвестил о том, что не забыт еще я в сердцах любящих женщин.

– Родненький, тебя хотели убить? – Клавка с разбегу прыгнула мне на шею. Словно и не было прежних дней неукротимой вражды.

– Они, уважаемая гражданочка, – подлез Мустафа, – пытались нас ингрумулировать.

С этими, – Клавка махнула палачам и показала на ангела и Зинаиду, – заканчивайте, а родненького моего не трогайте.

В этом месте возмутился я.

– Прекратить издеваться над моими людьми, – вот как надо разговаривать с бабами. Властно и твердо. Только тогда толк будет.

– Как скажешь, родненький, – Клавка от привалившего к ней долгожданного счастья обалдевала и соглашалась на все, – Отпустите их ребятки. Да марш отсюда, бездельники.

Последние слова, обращенные к палачам и трибуналу, прогремели словно из орудия двухсотого калибра. Естественно, что ребят сдуло словно ветром.

– Пойдем, родненький, – Клавдия нежно, как бывало, подцепила меня под руку и поволокла за собой, – Накормлю, напою, пригрею. И ребяток твоих не обижу.

Ну ладно, подумал я. Может поумнела, пришла в себя. Человеком, можно сказать, стала. Да и не враги мы. Так, бранились, да ругались. А то, что смерти моей хотела, так то от любви женской. Что мне ее осуждать? Все ж из одной деревни.

Приняла нас Клавдия по высшему разряду. Усадила на мягкие подушки, накормила сытным завтраком, музыкой развлекла. Во общем, все классно. Мустафа от такой доброты с советами полез:

– Ты чё, Васильич, только посмотри как баба тебя любит. И сама ничего. Все при ней. Я то поначалу плохо про нее подумывал, а сейчас очень даже. Женился бы, и делу конец. А гвоздики потом забрал бы, да эту историю с Сердцем закончил. Все клево, мужик!

Хорошо Мустафе рассуждать. В сердце его печаль не жила. И любви настоящей еще может не было. Не могу я Любаву забыть. Хоть тресни. А что бы на Клавке пожениться, вообще разговору не может и идти. Я не диффективный там какой-нибудь. Мало ли что – королева. Королев по нынешним временам хоть залейся. А вот сердцу чтоб приятно было, того нет.

Клавка долго расспрашивала нас о житье бытье, подливала старательно в стопочки, не ругалась, улыбалась. Я отвечал односложно. Не обо всем и не все. Нечего ей знать про все тайные дела. Не забыл еще ее каверзы. Вот сейчас она душа добрая, а через минуту с цепи сорвется, осторожней с ней не помешает.

Мустафа быстро захмелел, и улыбаясь чему-то своему, свесил голову на гору подушек и захрапел. Следом за ним и Зинка последовала. Она всю дорогу Клавдии лыбилась, прощенья за грубости прежние приносила.

А я трезвый сижу. Хоть и выпил порядочно. Но, знаете, чтоб нормального деревенского мужика в тоску вогнать, трехлитровой мало. Не та емкость.

Сижу, значит, отхлебываю, да огурцом круглым, малосольным закусываю. Клавкино щебетанье слушаю. А она все ближе подсаживается. Все теснее прижимается. Ну, думаю, надо и про дело намекнуть. Пока не разошлась.

– А в деревне-то сейчас хорошо!

Клавка слегка опешила от столь резкого перехода.

– Ты чё эт про деревню вспомнил? Али здесь не нравиться?

– Нравиться, почему не нравиться. Но иной раз вспомню про наши туманы, про поля, сердце слезами обливается.

– Ишь ты какой слезливый стал, – и в самом деле. Что-то я переигрываю. Но теперь деваться некуда.

– А ты сама вспомни. Выйдешь в поле. Солнце еще за лесочком прячется, выкатиться стесняется. А туман, словно молоко по лугам разлилось. И цветы кругом. Белые, да синие.

Клавдия смотрела на меня подозрительно.