Северный сфинкс - Александр Харников

В животе у меня предательски заурчало. К тому же я вспомнил обед у хлебосольной четы Кутузовых и те яства, которые тогда подавали. Махнув рукой, я предупредил по рации дежурного о том, что иду «по весьма важному делу» к генералу Кутузову.

После чего, продолжая разговор с довольным Михаилом Илларионовичем, я отправился на Дворцовую набережную – так тогда называлась набережная, носившая в нашей истории имя моего гостеприимного хозяина. Три года назад Кутузов купил дом на этой набережной, расположенный неподалеку от Летнего сада, у камердинера императрицы Екатерины Зотова. Из этого дома Кутузов в 1812 году отправился в свой знаменитый поход, закончившийся полным изгнанием Великой армии Наполеона из России. А мы с ним сейчас рассуждали о том, как нам лучше с войсками того самого Наполеона победить англичан и заставить их покинуть Индию…

18 (30) мая 1801 года. Митава.

Генерал-майор Михайлов Игорь Викторович

Караван наш двигался довольно споро, и сегодня, ближе к вечеру, мы въехали в Митаву – бывшую столицу Курляндского герцогства. Василий Васильевич предупреждал нас, чтобы мы, находясь в сем небольшом городке, держали ухо востро.

Дело в том, что совсем недавно Митава была временной столицей Французского королевства. Нет, император Павел не собирался отдавать эти земли Бурбонам. Просто изгнанный из Парижа граф Прованский – брат казненного якобинцами короля Людовика XVI – обосновался во дворце герцога Бирона. Там он получал щедрый пансион от русского императора и делал все, чтобы занять опустевший престол Франции.

Скромно провозгласивший себя королем (без королевства), Луи Станислав обратился к Первому консулу Наполеону Бонапарту с довольно наивным – это мягко сказано – предложением: «возвратите Франции ее короля, и будущие поколения будут благословлять ваше имя». Но Наполеон не собирался возвращать Франции короля – он хотел посадить на трон в Париже императора – естественно, себя любимого.

Граф Прованский всерьез рассчитывал на французскую корону. Он не клюнул даже на два миллиона франков, которые Бонапарт ему предложил за письменный отказ от притязаний на престол. Но после того, как Павел решил помириться с Наполеоном, графа Прованского выселили из дворца Бирона и велели ему покинуть пределы России.

«Король без королевства» уехал, но его доверенные лица остались в Митаве и могли причинить нам немало хлопот. Наши недоброжелатели могли организовать вооруженное нападение эмигрантов-роялистов на наш кортеж. Конечно, мы сумеем от них отбиться, но получить пулю от королевских недобитков – это нам совершенно ни к чему.

Подъезжая к Митаве, я предупредил всех о грозящей опасности. Потому нам некогда было любоваться на местные достопримечательности, главной из которых являлся дворец курляндских герцогов, построенный знаменитым архитектором Бартоломео Растрелли. Кстати, именно в нем местные власти нам и предложили расположиться на ночлег.

Вот там-то и началась история с Жюлем Марша-ном, получившего у нас прозвище Паспарту. К герою повести «Вокруг света за 80 дней» своего тезки, фантаста Жюля Верна, мсье Маршан не имел никакого отношения. Хотя, при желании, его можно было и отнести к обслуживающему персоналу. Он был куафером, то есть человеком, занимавшимся прическами. Или парикмахером, что, в принципе, одно и то же. Правда, дам, которым следовало изготовлять неимоверных размеров прически, среди нас не было. Зато были те, кто носил парики. Мода эта к концу XVIII века в Европе уже прошла, но император Павел не хотел с ней расставаться, и, подражая царю, многие продолжали их носить. Без парика было просто немыслимо появиться при дворе. Единственным исключением стали мы – большинство из нас прямо заявили, что не станут натягивать на голову это непотребство. Учитывая полезность своих новых друзей, Павел махнул рукой. Прочие же подданные императора продолжали ежедневно отдаваться в руки доморощенных «Фигаро».

Жюль Маршан свое дело знал. Он ловко завивал волосы на висках, делая шикарные букли, пудрил головы клиентам, развлекая их во время этой процедуры непринужденной беседой. Кстати, он неплохо знал русский язык, что среди уроженцев Франции встречалось нечасто. Немцы довольно быстро начинали говорить на языке своего нового отечества – герцог Вюртембергский был тому наглядным примером – а вот французы к изучению русского особо не стремились. Достаточно вспомнить небезызвестного маркиза де Траверсе, почти три десятка лет прослужившего на славном российском флоте, но так и не научившийся ни говорить, ни писать по-русски.

В Митаве мсье Маршан занял предоставленное ему помещение во дворце Бирона и стал готовиться к завтрашнему хлопотному утру. Но тут случилось нечто…

Я с графом Ростопчиным неспешно разговаривал в отведенных для него покоях. Мы успели поужинать, ознакомиться с интерьерами дворца, после чего сидели, рассуждая о превратностях судьбы бывшего его владельца. Однако нашу неспешную беседу прервал громкий крик и проклятия, раздавшиеся в коридоре.

Достав оружие, я связался по рации со своими парнями, после чего, держа фонарик в одной руке, а пистолет в другой, осторожно выглянул в коридор. Там было темно, и лишь у лестницы, ведущей вниз, мерцало несколько свечей. Осветив коридор фонариком, я заметил нечто лежавшее на полу и напоминавшее человеческую фигуру.

Это был бедняга Маршан. Кто-то очень жестоко обошелся с ним, пырнув ножом с живот. Служитель ножниц и щипцов еще дышал. Я попросил графа Ростопчина подсветить мне фонариком и, встав на колени, осмотрел рану нашего куафера. На вид она была ужасна, но, приглядевшись, я понял, что не все еще потеряно, и есть шанс вытащить Маршана с того света.

Фонарик, направленный в лицо раненого, заставил его прийти в себя.

– Скажите, кто вас ранил? – спросил я. – Как его имя?

– Это был… – Маршан с трудом произнес эти слова, после чего надолго замолчал. – …e j suite… le j suite maudit…59

Сказав это, раненый потерял сознание.

Мы с Ростопчиным переглянулись. Я понял, что в произошедшем виноват некий иезуит. Но кто он и откуда здесь взялся, мы не знали.

Вскоре со стороны лестницы мы услышали топот ног. Это бежали мои люди. Алан, который неплохо разбирался в медицине, осмотрел Маршана, перевязал его и сказал, что жить наш Паспарту будет:

– Надо только хорошенько осмотреть его рану и вколоть ему обезболивающее. И заодно продезинфицировать место ранения. Кстати, судя по всему, полоснули Маршана чем-то, имеющим широкое и острое лезвие. Рана, скорее не колотая, а колото-резаная. Эх, жаль, что тут нет нашего эскулапа Гены Антонова. Он бы все сделал на порядок лучше меня…

Маршана унесли, а мы с графом стали гадать, что стало поводом для поножовщины. Я предложил Ростопчину осмотреть комнату раненого – может быть, там найдется что-нибудь, что позволит нам решить эту загадку.

Располагался наш куафер в небольшом помещении с минимумом удобств. В дорожном сундучке Марша-на лежали в основном его личные вещи. Заинтересовала нас его папка с рисунками. Дело в том, что он умел неплохо рисовать. Чаще всего он делал шаржи углем, умело схватывая натуру того, кого он изображал. Мы об этом знали и с удовольствием разглядывали творения Маршана.