Детская книга - Борис Акунин

– Дай ты ему свою стекляшку, – пожал плечами Юрка. – Жалкотебе, что ли? Видишь, человек употел весь.

– Сказано – не дам, – отрезал князь-ангел – и поймал на себеизумленный взгляд Марины.

Думал, она рассердится, что он смеет так разговаривать смонархом. Но Марина, наоборот, ласково ему улыбнулась. Что бы это значило?

Немного выждав и убедившись, что алмаза не получит, докторКелли попросил:

– Тогда, принц, быть может, ты приложишь к Кристаллу ухо ипослушаешь? Ангельский слух гораздо тоньше человеческого.

Это сколько угодно. Ластику и самому было любопытно.

Он прижался почти вплотную к крутящемуся шару, но ничегокроме скрипа и шелеста не разобрал.

– Увы, ты и в самом деле совершенно утратил ангельскиесвойства, – разочарованно протянул англичанин. И, нагнувшись, прошелестел. –Тем опаснее для тебя владеть Яблоком.

А царю с низким поклоном объявил:

– Увы, государь. Ничего кроме уже сказанного выведать мне неудалось.

– О какой страшной опасности, угрожающей тебе в будущем,хотели предупредить духи? – всхлипнула Марина. – Милый, я боюсь!

Было видно, что она напугана не на шутку – так сцепилапальцы, что хрустнули суставы. Дмитрий обнял ее, поцеловал.

– Нам незачем гадать о будущем. Мы построим его своимируками – такое, как нам захочется.

И так хорошо он это сказал – спокойно, уверенно, что Марина сразувоспряла духом.

– Я верю тебе, мой император! – с восторгом вскричала она. –Ты сильный и удачливый, ты можешь всё! Ах, скорей бы свадьба!

В светлый майский день Марина въезжала в ликующую Москву.

Дюжина белых в черных яблоках лошадей, каждую из которых велпод уздцы дворянин хорошей фамилии, тянула ало-золотую карету августейшейневесты. Тысяча царских гусар и две тысячи пеших стрельцов составляли почетныйэскорт.

Государь и его будущая супруга сошлись на мосту, где ихмогли видеть все. Дмитрий был в белом кафтане, на белом же коне. С седла несошел. Зато полячка покинула карету, и, когда толпа увидела, как хорошаневеста, по обоим берегам прокатился восхищенный вздох.

Ради торжественной церемонии Марина Мнишек нарядилась вмосковское платье, голову увенчала ажурным кокошником, еще и укрыла платком,чтобы, не дай бог, не торчало ни единой прядки. Легко согнув тонкий стан,поклонилась суженому до земли. Народ одобрительно загудел – уважает иноземкастародавние русские обычаи.

Лишь теперь государь ступил на землю. Никаких объятий или,сохрани господь, поцелуев – милостиво кивнул, позволяя невесте распрямиться, ина мгновение коснулся ее руки, да и то через кисейный платок.

Князь Солянский, сидевший на вороном коне с кремлевскойстороны моста, махнул шапкой – подал знак, и спрятанный внутри полотняногобалагана оркестр из ста музыкантов ударил туш.

Это Ластик хотел Юрке сюрприз сделать, два дня репетировал сгуслярами, дудочниками, литаврщиками и ложечниками. Оркестров на Руси испоконвеку не бывало, музыканты долго не могли взять в толк, чего от них хотят, да исо слухом у шестиклассника Фандорина было не очень. «Паа-ра-па-ПАМ-П АРАМ-ПАМПAM! ПАРА – ПА – ПАМ – ПАРАМ-ПАМПАМ!» – надрывался князь, пытаясь изобразитьтуш. В конце концов охрип, но простая вроде бы мелодия никак не давалась.

Отсутствие партитуры оркестр компенсировал громкостью – совсех сил ударил в медные тарелки и барабаны, завизжали свирели, забренчалигусли. Над Кремлем взвились перепуганные птицы, а некоторые особенновпечатлительные горожанки даже попадали в обморок.

На этом торжественная встреча и закончилась. Государьвернулся во дворец, а невесту повезли в Вознесенский женский монастырь, гдеона, согласно обычаю, должна была провести пять дней в добровольном заточении,вдали от мужчин.

Монастырь был выбран неслучайно – там теперь жила МарьяНагая, в иночестве Марфа, мать царевича Дмитрия, еще прошлым летом доставленнаяв Москву из дальней ссылки.

Ластик очень боялся, что царица разоблачит самозванца, ноЮрка был беспечен. «Узнает, как миленькая, – говорил он. – Думаешь, охота ей вглуши сидеть, на хлебе да воде? А так она государевой матерью будет.Представительницам эксплуататорского класса сладкая жизнь дороже всего».

И оказался прав. Встреча вдовицы с чудесно обретенным сыномпрошла на виду у многочисленной толпы и была столь трогательна, что надплощадью стоял сплошной всхлип да сморкание.

Государыню-матушку с комфортом устроили в кремлевскойВознесенской обители, царственный же сын остался жить-поживать во дворце, кполному взаимному удовлетворению.

Выборные горожане проводили августейшую невесту к будущейсвекрови в Кремль и лично убедились, что карета скрылась за крепкимимонастырскими воротами. Моментально разнесся слух, что полячка готовитсяпринять православную веру, и это всей Москве очень понравилось.

А еще больше понравилось, что с этого дня в столице началисьпразднества и гулянья, с музыкой и бесплатным угощением. По царскомураспоряжению, вина народу не давали, лишь квас да сбитень, но выпивкойправославные разживались сами, так что пошло всеградно питие и веселие зеловеликое.

Сенат в эти дни не заседал, весь царский двор готовился ксвадебному пиру. Одному князю Солянскому было не до праздников – он исполнялответственную, но занудную службу: представлял особу государя при августейшейневесте.

Кроме него никто для этой церемониальной роли не годился,потому что взрослым мужчинам недуховного звания вход в женский монастырь былзаказан, князь же Солянский, хоть и почитался за первого вельможу Московскогоцарства, числился пока еще не в мужах, а в отроках.

По обычаю, невесту полагалось «оберегать», то есть следить,чтоб ее не похитили или, того хуже, не сглазили. Во избежание первого вкругстен монастыря стояли караулом стрельцы и польские жолнеры (хотя предположить,что кому-то взбредет в голову красть цареву суженую из Кремля, былотрудновато). Гарантию от «черного глаза» обеспечивал лично князь-ангел.

Работа у Ластика была такая: разряженный в пух и прах, вовсей парчово-собольей сбруе, он сидел в покоях Марины и ровным счетом ничего неделал. Просто наблюдал, как Юркина избранница готовится к свадьбе и управляетсясо своей шумной свитой. Смотрел и восхищался.