Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 - Карл Хайнц Абсхаген

6 или 7 апреля из Берлина во Флоссенбург в сопровождении Старвицкого прибыл Хуппенкотен. Допросы сделались более интенсивными. По всей видимости, у Хуппенкотена уже были в кармане смертные приговоры Канарису, Остеру, Штрюнку и некоторым другим заключенным, но хотелось, наверное, еще раз попытаться выбить из них признания. Это случилось в ночь с 8 на 9 апреля, когда Канарис, вернувшийся с многочасового допроса, простучал: «По-моему, это конец». Кроме того, он добавил, что его снова избивали и, судя по всему, сломали переносицу. Канарис был уверен, что его судьба предрешена и ему предстоит скоро умереть. «Я умираю за свое отечество. Моя совесть чиста. Вы, как офицер, поймете, что я только исполнял свой долг перед родиной, когда выступил против Гитлера, ввергнувшего Германию в катастрофу. Все было напрасно. Теперь я знаю: Германия погибла. Я предвидел это еще в 1942 г.». Как видно из последних реплик, Канарис уже не маскирует своих мыслей и не прибегает к иносказаниям и, отбросив привычную осторожность, еще присутствовавшую в переписке с Лундингом, говорит открытым текстом. Он знал, что по ту сторону стены к нему прислушивается сочувствующая душа и что его жизнь подошла к концу. Перестукивание продолжалось: Канарис передал Лундингу последнее послание своей жене. Только после двух часов ночи стук прекратился, и Лундинг на короткое время прилег на нары.

Как Канарис провел оставшиеся часы этой ночи, нам не известно. Быть может, он вспоминал всю прожитую жизнь или молитвами готовил себя к смерти. В одном мы не сомневаемся: он не жаловался Богу на свою судьбу. Ведь Канарис уже задолго до этого момента пришел к убеждению, что и ему, хотя лично и не виновному, придется понести наказание за зло, причиненное Гитлером людям всего мира.

Около 6 часов утра в «бункере» началось движение. Было еще темно, но прожекторы заливали лагерный двор ярким светом. Лундинг слышал, как вызвали и увели его соседа. В коридоре с Канариса сняли цепи; звеня, они упали на пол. Затем его сопроводили к канцелярии. Туда же привели нескольких других заключенных. Было слышно, как переговаривалась и перекликалась охрана. Последовала резкая команда: «Всем раздеться!» Это означало, что собравшихся у канцелярии скоро казнят: эсэсовские палачи умертвляли свои жертвы только обнаженными. «Пошел!» – словно кнутом щелкнуло, и прильнувший к дверной щели Лундинг видит промелькнувшую в дальнем окне верхнюю часть туловища и седую голову Канариса, устремившегося навстречу своей Голгофе. Так с неумолимой последовательностью начинался каждый раз жуткий ритуал массовой казни, который Лундинг уже многократно наблюдал из своей камеры. Затаив дыхание, он ждет выстрела. Ведь тот, кто только что отправился на казнь, имел высокий воинский чин, а военным даже эсэсовцы предоставляли право умереть от пули. Хотя, конечно, разница небольшая, как умереть: на виселице или перед строем стрелков. Но расстрелы уже давно не практиковали в Третьем рейхе, считая их пережитком Средневековья.

Во всяком случае, Лундинг не слышал выстрела. Между тем утро было безветренное, тихое (при сильном ветре услышать звук выстрела из малокалиберной винтовки, которыми пользовались для этих целей эсэсовцы, на расстоянии в 20 метров было уже невозможно). Значит, Канариса повесили. Долго размышлять Лундингу не пришлось. Прошло не более четырех-пяти минут, как с места казни донеслось: «Следующий!» – и сразу же у канцелярии отозвалось: «Пошел!» И снова обреченный человек шагнул навстречу своей жестокой участи. Восемь или девять раз прозвучала ранним утром 9 апреля в концлагере Флоссенбург команда «Пошел!». Через полчаса все было кончено. С шумом и гамом в канцелярию прошли эсэсовцы, выполнявшие роль палачей. Что они делали внутри, заключенные не знали. Делили ли одежду казненных, одурманивали ли шнапсом свои черные души или, быть может, с чиновничьим равнодушием оформляли бумаги для информации вышестоящего гестаповского начальства о выполнении смертных приговоров – нам неведомо. Еще через полчаса и эта часть обычного ритуала завершилась. Примерно в 7.30, когда охрана покидала канцелярию, Лундинг мог видеть, как заключенные несли на носилках тела казненных для сожжения на огромном костре, разложенном за «бункером». Итак, Вильгельм Канарис был мертв. От лагерных заключенных мы знаем, что вместе с ним та же участь постигла Ханса Остера, Теодора Штрюнка, Гере и доктора Зака; имена других жертв этого апрельского утра нам не известны.

Вскоре после казни Канариса оставшиеся в живых «важные персоны» были из Флоссенбурга вывезены. После долгих блужданий по югу Германии эту партию заключенных в конце концов вырвал из лап эсэсовских охранников один отважный офицер вермахта, а затем американцы доставили всех на остров Капри. О мотивах, побудивших Гиммлера отправить всех этих мужчин, женщин и детей, немцев и иностранцев, в столь странное путешествие, можно лишь гадать. Возможно, он надеялся использовать их, как прежде евреев, в качестве заложников для торга с союзниками ради спасения собственной жизни. Как бы там ни было, одно не вызывает сомнения: ни Гиммлер, ни Кальтенбруннер не хотели, чтобы Канарис и его доверенные сотрудники живыми попали в руки союзников, ведь американские войска уже подходили угрожающе близко. Канарис слишком много знал, и нельзя было допустить, чтобы он поделился своими знаниями с послевоенным миром. Этими же соображениями объясняется приказ Кальтенбруннера Хуппенкотену – уничтожить обнаруженные в Цоссене записи Остера, содержащие выдержки из дневника Канариса. То же самое произошло и с другими письменными свидетельствами, составленными начальником абвера. Гиммлер и Кальтенбруннер лучше, чем кто-либо, понимали, что всезнающий и неподкупный свидетель подлостей и злодеяний гитлеровского режима и гиммлеровского террора должен замолчать навсегда.

В самом начале книги мы не случайно поместили в качестве эпиграфа выдержку из высказывания Тайлерана. Было немало попыток сравнить Канариса с известными фигурами наполеоновской эпохи. Часто для этой цели привлекали такую известную личность, как Фуше, честолюбивого и беспощадного министра полиции в правительстве Наполеона. В этих малоправдоподобных статьях и рассказах, представлявших Канариса властолюбивым, жестоким супермилитаристом, равнодушно ступающим по телам поверженных соперников, шефом разведки и мастером шпионажа, перед читателем встает образ человека, чем-то похожего на «пушкаря из Лиона», коварного политика, который из духовного семинариста превратился в якобинца, а затем в миллионера и герцога Отранского и которого Стефан Цвейг с полным правом назвал «самым законченным макиавеллистом нового времени». Однако тот, кто познакомился с содержанием книги и счел изложенные в ней факты и события заслуживающими доверия, непременно согласится с автором, что между Фуше и Канарисом, если и можно обнаружить, есть лишь некоторое сходство.

Сопоставление с Талейраном подходит больше. У обоих было немало общего: острый ум и гибкость мышления, умение располагать к себе людей и способность, основываясь на глубоком знании дела и природной интуиции, мгновенно правильно оценивать сложнейшие международные ситуации. И Талейран, и Канарис были подлинными патриотами, но их любовь к собственной стране не препятствовала их пониманию проблем других народов, и оба всей душой заботились о благополучии Европы. Талейрану и Канарису судьба определила служить в условиях автократии, и невозможность открытой оппозиции вынуждала их вести скрытую борьбу с существовавшим режимом, хотя они и занимали высокие государственные посты. Непонимание истинной подоплеки их поступков соотечественниками стало причиной выдвинутых против них обвинений в предательстве. Оба стали заговорщиками по необходимости, а вовсе не ради сильных ощущений и склонности к авантюрам. Они с завидным мужеством старались отговаривать своих властителей от разных опасных замыслов. И только убедившись в бесплодности усилий достичь желаемых результатов легальными средствами, они начали прибегать к различным хитростям и уловкам. Дафф Купер в своей биографии Талейрана пишет: