Похождения скверной девчонки - Марио Варгас Льоса

— А как это объяснил Архимед? Почему нельзя было строить там?

— Объяснения, которые он обычно дает, трудно назвать собственно объяснениями, — сказал Чичо. — Белиберда какая-то! Например: «Море его здесь не принимает», «Здесь не втюхаешь», «Здесь будет ходить ходуном. А коли так, вода его разбомбит». И прочий бред в таком же роде, полная бессмыслица. Шаманство, как ты выразился, или уж не знаю что там еще. Но после того, что случилось в Коста-Верде, я смирнехонько иду к нему на поклон и делаю то, что велит старик. Выходит, от инженеров в этом деле нет никакого проку — он знает больше.

Честно признаться, мне не терпелось познакомиться с этим живым чудом. По словам Альберто, хорошо было бы застать его в тот момент, когда он созерцает море. Воистину замечательное зрелище: сидит на берегу скрестив ноги, неподвижный, окаменевший, словно Будда, и может часы напролет глазеть на воду, впав в состояние метафизического контакта с тайными силами приливов, отливов и с богами морских глубин, расспрашивает их о чем-то, выслушивает ответы или беззвучно молится им. А потом постепенно возвращается к жизни. Бормочет что-то себе под нос, встает на ноги и, рубанув рукой, выносит приговор: «Точно, можно», или: «Нет, нельзя», и тогда надо идти искать другое место, более подходящее для строительства волнолома.

И тут, нежданно-негаданно, когда мы проезжали крошечную площадь Сан-Мигель, покрытую изморосью, инженер Чичо Канепа сообщил, даже не подозревая, какую бурю его слова поднимут у меня в душе:

— Этот чудный старик — страшный фантазер. Вечно рассказывает самые невероятные истории, потому что явно страдает еще и манией величия. Как-то выдумал, что дочка у него живет в Париже и вскорости заберет его к себе, это в Париж-то!

Мне почудилось, что утренний свет разом померк и вокруг воцарилась тьма. Я почувствовал кислый вкус во рту, что иногда бывало со мной из-за застарелой язвы двенадцатиперстной кишки, а в голове стали вспыхивать огни, как при яростной перестрелке. Трудно сказать, о чем именно я подумал в первую очередь, во всяком случае только теперь до меня дошло, почему, когда Альберто Ламиель в «Регатах» начал рассказывать историю Архимеда с его волноломами, я ощутил неодолимое волнение, странный зуд, как предвестие чего-то неожиданного, предвестие несчастья или чуда, словно в словах Альберто таилось нечто, впрямую меня касающееся. Мне сразу же захотелось засыпать Чичо Канепу вопросами. Но я удержался.

Едва мы доехали до набережной Фигередо в Ла-Пунте, за которой простирался пляж Канталао, я сразу понял, что вижу именно Архимеда, хотя никто мне на него не указывал. Правда, он вовсе не сидел в неподвижности. Сунув руки в карманы, он шагал по береговой кромке, куда едва докатывали уже вялые, умирающие волны, по черной гальке, какой с юности я больше нигде не встречал. Это был бледнокожий чоло,[109]самого жалкого вида, тощий, с редкими всклоченными волосами. Он давно пересек ту черту, за которой начинается старость, то есть достиг того бесцветного возраста, где размыты временные границы и человеку может быть семьдесят, восемьдесят и даже девяносто лет — без всякой видимой разницы. На нем была ветхая голубая рубашка, на которой хорошо если осталась хотя бы одна пуговица, так что холодный и сизый утренний ветер трепал ее, оголяя костлявую грудь старика, а тот, чуть нагнувшись вперед, спотыкаясь о камни, расхаживал взад и вперед, а иногда даже прыгал, как цапля. Казалось, только чудом он до сих пор не грохнулся.

— Это он, да? — спросил я.

— А кто же еще, конечно он, — ответил Чичо Канепа. Потом сложил ладони рупором и прокричал: — Архимед, Архимед, иди сюда, тут с тобой хотят познакомиться. Этот человек приехал из Европы специально, чтобы на тебя полюбоваться. Слышишь?

Старик остановился и дернул головой. Потом рассеянно глянул в нашу сторону. Кивнул и двинулся к нам, неровно шагая по свинцово-черным камешкам, покрывающим берег. Когда он приблизился, я рассмотрел Архимеда получше. Щеки у него ввалились, словно он давно потерял все зубы, подбородок разделяла глубокая бороздка, которая вполне могла быть и шрамом. Самым живым на его лице были глаза — маленькие и мутные, но глядели они тем не менее пристально и даже с вызовом, не мигая, можно даже сказать — нагло. Наверное, он был очень стар, если судить по морщинам, избороздившим лицо и сделавшим шею похожей на петушиный гребень, а также по узловатым рукам с черными ногтями.

— Ты такой знаменитый, Архимед, что, хочешь верь, хочешь нет, но мой дядя Рикардо специально приехал из Франции, чтобы познакомиться с самым великим на свете строителем волноломов, — сказал Альберто, похлопав его по спине. — Он хочет послушать, откуда тебе известно, где их можно строить, а где нет.

— Никак нельзя объяснить, — сказал старик и протянул мне руку. Говоря, он брызгал слюной. — Это нутром чуешь. Очень рад познакомиться, кабальеро. Так Вы, выходит, французик?

— Нет, перуанец. Но живу там уже давно. Голос у старика был дребезжащий, чуть визгливый, он проглатывал окончания слов, как будто ему не хватало дыхания, чтобы выговорить все звуки до конца. Не успели мы с ним обменяться рукопожатием, как он без всякой паузы обратился к Чичо Канепе:

— Очень сожалею, но тут, кажется, ничего у нас не выйдет, инженер.

— Что значит «кажется»? — начал заводиться Чичо Канепа, переходя едва ли не на крик. — Ты уверен или нет?

— Нет, не уверен, — смущенно признался старик, и лицо его еще больше сморщилось. Он помолчал, а потом бросил быстрый взгляд на море и добавил: — Вернее-то будет сказать так: я не уверен, что уверен. Не сердитесь на меня, но что-то мне все-таки говорит «нет».

— Слушай, Архимед, ты с этим кончай, — взорвался инженер Канепа и быстро замахал руками. — Ты должен сказать наверняка. Или, черт возьми, я не стану тебе платить. Ни копейки больше не получишь!

— Воля ваша! Просто море порой похоже на хитрую бабу, из тех, что говорят «да, только вот нет» или «нет, только вот да», — засмеялся старик, широко раскрыв рот, в котором виднелось от силы два-три зуба. И тут я заметил, что изо рта у него идет сильный и резкий запах — пахло то ли тростниковой, то ли виноградной водкой, во всяком случае, чем-то очень крепким.

— Неужели ты теряешь свой дар, Архимед? — снова ласково похлопал его по плечу Альберто. — Раньше ты таких сомнений не знал.

— Сдается мне, вопрос тут совсем в другом, инженер, — сказал Архимед, вдруг сделавшись очень серьезным. Он махнул рукой в сторону серо-зеленых волн. — Это все море, у него ведь свои секреты, как и у каждой вещи на свете. Я же всегда, коли помните, с первого взгляда соображал, когда можно, а когда нет. Но вот тут, в Канталао, берег какой-то пакостный… Какие-то у него свои причуды да фокусы — сбивают с толку.

Шум прибоя и удары волн о гальку иногда заглушали голос старика. Еще я заметил у него тик: время от времени он подносил руку к носу и очень быстро дотрагивался до него, словно сгонял муху.

К нам подошли двое мужчин в сапогах и парусиновых куртках с желтыми надписями: «Муниципалитет Кальяо». Чичо Канепа и Альберто, отойдя чуть в сторону, заговорили с ними о делах. Я услышал, как Чичо Канепа сообщил им, не беспокоясь, что его может услышать Архимед: «Теперь этот придурок не знает, «можно или нет». Так что самим придется решать, понятно?»