Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! - Анна Гаврилова

Силкисив всегда спит чутко, но в этот раз шагов мужа не услышала, не проснулась. На щеках легкий румянец, пушистые ресницы изредка вздрагивают. Бок о бок с ней, сжимая в кулачке мамкину косу, сердито посапывает Херрауд, хмурит бровки, дергает носиком, то и дело надувает губки.

Олег невольно залюбовался, замер.

Конечно, негоже позволять сорванцу спать вместе с матерью: слишком взрослый, пора отвыкать от мамкиного тепла и учиться войне. Но пока в Киеве не все спокойно, лучше укрывать обоих — и Силкисив, и сына — понадежнее. Слишком много забот должно однажды лечь на плечи этого малыша. За ним будущее этой земли. Она для Херрауда родная. Своя.

— Рюрикович, — беззвучно произнес Олег. — Ты — Рюрикович! Да и я… раз присягал твоему деду. Жаль, в миру тебе не придется оставить имени Херрауд… А мне оно больше нравится, нежели то, другое, славянское. Потому как ты и Оддисон, глупыш.

Силкисив в память об отце назвала… Но если снова будет мальчик, сам нареку — Асмундом. А другого — Олегом, — на последнем слове не выдержал, усмехнулся.

Глаза Силкисив распахнулись, рот приоткрылся от ужаса. В следующий миг узнала мужа, вздохнула и нахмурилась. Князь не смог сдержать улыбки.

— Светает, — ласково прошептал он.

— Ты не ложился? — так же тихо спросила она.

— Нет.

— Опять будущее прозревал? — В ее тоне послышался укор, который развеселил Олега пуще прежнего. — И чего надумал?

— Надумал взыскать дань с радимичей, да и северян тоже — данью, — с улыбкой отозвался Олег.

Щеки Силкисив вспыхнули румянцем, на мужа смотрела с ужасом.

— Не бойся, — поспешил успокоить Олег. — Все по чести. Прежде они хазарам дань платили, я от хазаров освобожу. — И добавил, нахмурившись: — А древлян придется прижать… И новгородцев, через «не могу». Но эти уже знают: есть такое слово — «надо».

Добродей очнулся от замогильного холода. Приподнялся. Ремней на запястьях да на щиколотках как не бывало. Быстро огляделся. Вокруг сумеречно. Зато старый верный меч лежит рядом, на синеватом заиндевелом песке.

Ухватил знакомую рукоять, хоть и не почувствовал привычного касания, потянул из ножен. Встал, уже всерьез озираясь и всматриваясь.

С одной стороны высится громада темного, он бы сказал, непроницаемо чёрного леса. Острые вершины елей похожи на шпили церквей, лишенных крестов.

С другой стороны расстилается беззвучная гладь.

«Река или море? Если море — то хуже», — подумал он, облизывая пересохшие губы, и ринулся к воде.

Но, едва добежав, Добродей отпрянул в ужасе. Столько крови он не пролил за всю свою недолгую жизнь. Вопреки земному правилу, руда не свертывается, а колышется, словно густое багряное молоко.

— Нет! Лучше в лес! Не найдется родника, так хоть с листьев влаги испить.

Но и тут Добродея ожидала неприятность, ибо на песке, по которому только что шел, не осталось ни единого следа, будто и не касался поверхности.

Ткнул под ноги мечом, клинок без усилий погрузился в это нечто, грозя утопнуть вовсе.

Едва уловимый плеск — единственный звук, нарушавший тишь навьего мира, вывел его из оцепенения. Добря стал ещё тщательней вглядываться в сумрак, стараясь угадать Тот берег мнимой реки.

Пространство над зловещими водами рождало что-то похожее на остов призрачного корабля. Но вот уже он оброс плотью и кожей, превращаясь в лодью. Правил судном высокий седобородый старик в ниспадавшем с широких плеч дорожном плаще. Казалось, его платье, и корабль, и река неразделимы. Умелыми движениями весла водчий неумолимо, как течение Времени, приближал свою лодку к берегу. Или же это само пространство подтягивалось к судну, словно змеиный хвост к голове?

Старец переступил через борт легко, словно то был жалкий порог в домишке, на ходу обращая весло в длинный посох или даже копьё. Он угрожающе передернул плечами, слишком могучими, чтобы принадлежать столь пожилому мужу.

Добродей тут же направил на корабельщика клинок.

— Смелый человечек. Я вижу, ты подрос с тех пор, как мы виделись в прошлый раз, — усмехнулся тот.

Его слова вспыхнули, подобно лучине, мир вокруг стал как будто четче. Из вязкого сумрака проступили черты лица: неровный нос, высокий лоб, острые скулы. От правой брови к скуле тянулся уродливый шрам, а там, где должно быть глазу, — провал, прикрытый уродливо слепленными веками. Любой разбойник и то краше будет.

— Лодочник? Неужели? — воскликнул Добря и выронил оружие.

Клинок упал беззвучно и пропал в пустоте, зияющей у самых ступней.

— Меня зовут и так, — подтвердил старец.

— Где мы?! И что это за река?

— Ах да! Ты же, Агафон, представлял все немного иначе? Не так ли? — рассмеялся Лодочник, подмигнув единственным глазом.

— Мы на Том Свете? — изумился Добря.

— Хм, ещё нет, но уже близко, — пробасил старик.

— Это чистилище?

— Нет, парень. Это всего лишь Перекресток. Пойдешь туда, — он щелкнул пальцами и поднял кверху указательный, — пожалуй, угодишь в это самое, как его…

— Чистилище? — то ли подсказал, то ли снова спросил Добродей, глядя в вышину, где заклубилась, завертелась лазурь.

— Вот-вот. Но для светлых духом это не страшно, они славно потрудились и могут рассчитывать на снисхождение, — снова усмехнулся Лодочник. — А туда! — Он протянул длань к чёрному лесу. — Там зверем обернуться можно. Но в Диком мире век недолог. Зато самое милое дело подсмотреть, подглядеть, весть подать, а то и отмстить каким неразумным хазарам… или ещё кому…

— И у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда.

— А с тобой никак нельзя? Хотя бы на тот берег? Что там? — забросал вопросами Добря.

— Экий любопытный. Если я скажу, вдруг тебе туда и не захочется вовсе…

— Ну, по старой памяти!

— Там твои мамка и папка теперь живут, — ответил Лодочник. — Деды и пращуры. Но выбор придется сделать здесь и немедля.

Добря ещё раз глянул на Лес. После — вверх. Лазуревый круговорот не прекращался, увлекая взор, звал, манил, тянул.

«Но Дира? Что выбрала Дира?»

Лодочник, если и подслушал его мысли, промолчал.

— Я решил, — наконец признался Добря. — Давай туда, где родичи.

Старец улыбнулся и, протянув к смертному посох, вымолвил:

— Тогда пора в путь.

Солнце клонилось к закату, когда вдали, там, где сходятся Вышний мир и Срединный, показался знакомый берег. Ладога!