Перевод показаний - Джеймс Келман

То, чему мы научаемся, оно приходит к нам инстинктивно. Это часто так, результат опыта.

В моих занятиях, я человек опытный, да. Я бы заметил изменения. Да я их и замечал. Именно это и делал. В другом случае, там же, поблизости, я помню, на берегу был свален улов.

По моим воспоминаниям это был улов.

Моллюски, брюхоногие, вот что это было. Время сухое, все гниет под солнцем. Вонь тогда была сладковатая. Эти запахи на краю леса всегда отличались. Я бы заметил, если иначе.

Я говорил, тот день был тогда жарким, влажным, я обливался потом. Это уже сойдя с тропы, я стянул с себя рубашку, вышел из подроста, и впереди раскинулись горы, и настроение у меня стало такое приподнятое. Всегда, где есть чувство свободы. И воздух тоже, все в целом, все вещи. Свобода может быть реальной. Достижимой. Конечно, достижимой.

Я шел налегке. Завязал рубашку вокруг поясницы. Мог и оставить ее у дороги, но не стал. Я же не знал наверняка, что возвращусь туда, не заранее, не раньше этого.

Синее небо над горами, белые облака.

Я отсутствовал только пятьдесят минут, один час. Не больше. Других человеческих существ, животных, белок, кроликов, оленя, я не видел, никого. Только птиц, различных птиц. Да, в другое время целых два часа, с легкостью, но на этот раз всего один час и уже пришло время. Время возвращаться, думая теперь о мужчине, о теле мужчины, трупе. Что бы я мог сделать. Конечно, я мог доложить о нем, о трупе, дать показания. Ну а пока-то – что. Со мной не было ни одеяла, ни плаща, чтобы я мог укрыть его, может спрятать, оттащить на край, с дороги, в заросли. И что тогда. Так он станет лишь более удобной добычей, только и всего. Другие могут сказать, что они сделали бы, что сделали бы, если, это они сказать могут. Имеют право говорить сколько хотят. Я говорю лишь о том, что сделал, какие мысли приходили, если я их помню сейчас.

Возвращаясь по той дороге, я, как и раньше, увидел впереди труп. И гораздо больше жужжащих мух, намного, намного больше, уже усевшихся на него, целые полчища, повсюду, лицо и шея, голые конечности, повсюду, везде, голая кожа и в волосах, жужжат в волосах. Да, это было ужасно, когда человеческое существо, один с другим, видит такие вещи. Конечно, меня затошнило, конечно.

Надо было пройти мимо него, я должен был, так что подходил все ближе. Сойти с дороги и обойти стороной, нет, этого я сделать не мог, не это. Я приблизился и прошел мимо, глядя в землю перед моими ногами. Там мягко, всегда мягко. Я не мог смотреть, не мог, как другое человеческое существо, собрат, это был мужчина, да, конечно, и это ужасное, оглушающее, это жужжание, такое громовое, я не мог заставить уши не слышать его, жужжание. Множество, множество мух, крохотных-крохотных, да, комары, и крупнее, тяжелые, в пятнах, они смотрел на меня, и этот, ох, один только их шум. И тут я заорал. Я заорал. Это само из меня вышло. Я не думал так делать, ни останавливаться, я не мог. Вспугнуть и разогнать их. Эти мушиные полчища, стервятники, они питаются нами и выживут, когда нас не станет.

Да, я заорал.

Нет, я не религиозник. Это могу сказать о себе, что я не религиозник, не верю ни в бога, ни в богов, это вызывает у меня раздражение. Я начинаю злиться от таких представлений. Я не стыжусь. Зачем. Я начинаю злиться. Да, начинаю злиться, и стыдиться мне тут нечего. Это пусть другие стыдятся. Да, я называю себя социалистом. Я социалист, социалист.

Как бы я это сказал. Существует ли путь. Нет, я так не думаю. Я не знаю, что желательно. Не знаю.

Но эти насекомые не враги. Мне. Или еще кому. Они не враги. Я так говорю.

Да, меня вывернуло наизнанку, я говорил. Так и говорил. Вырвало, это было. Но я видел, что на них это почти не подействовало.

На насекомых.

Я прошел мимо.

Я сказал, на них почти не подействовало. Голос это оружие. Мы, как человеческие существа, владеем различным оружием, многими разными. Да, такова была мощь моего крика, я чувствовал, что-то от него должно задержаться, захваченное здесь. Я не знаю. Звук материален. Звук порождает вибрации. Удар грома может сотрясать дом. Женщина, у которой умер ребенок, ее вопли. Все это материально, предметы мира. Звук, который я издал, этот крик. Я не могу сказать, но, казалось, он не имел последствий, на мух он почти не подействовал. Так я думал. И вдруг сзади меня, не меньше чем в десяти шагах от тела, там какое-то волнение, я услышал его, жуткое волнение. Я оглянулся и увидел труп, что он движется, я это увидел, тело мертвеца двигалось, да, оно двигалось. Из сидячей позы. Сидячая поза, такая была у него. Труп наклонялся. Но тут задергались ноги. Определенно задергались. Потом еще раз. Мухи разлетелись. Правда, не далеко, после вернулись. И тело лежало спокойно. Теперь тело лежало спокойно. Труп, пустая оболочка, да. И еще я увидел, что глаза открылись. Открылись в какой-то миг. Больше я ничего сказать не могу, и сделать ничего не мог, может там и была жизнь. Какая-то жизнь там была, определенно, я бы сказал, что это возможно, определенно возможно, но не теперь.

Я говорю, что там могла быть жизнь. Да, это я так говорю.

Я не стыжусь. Чего. Тут нет ничего, чтобы я должен стыдиться. Я приспосабливаюсь, так же. Я приспосабливаюсь. Мы приспосабливаемся. Мы все приспосабливаемся, вы и я, нас таких много. Нет, никакой вины я не ощущаю.

Да, это я так говорю, я говорю это. Тот миг. Когда я увидел движение, движение тела. Ну и что из того, воздействие, когда я заорал так, так громко, так очень громко, не знаю, как громко, но, да, я завопил, это был пронзительный вопль. Мы же все люди. Глаза открыты. И ничего больше сделать нельзя.

Да, я это и говорю. Такой период, ничего нельзя сделать, это был такой период.

Да, я ушел. Я так и сказал.

Имя индивидуального существа имеет значение, это я знаю, но также и то, что следует делать, я знаю, по себе не по себе, что делать, что я это должен сделать, если я это могу, то сделаю, я не препятствую продвижению, мы продвигаемся вперед, мы должны прогрессировать, как же в этом можно сомневаться, только не я.

Когда она разговаривала со мной, то всегда старалась не улыбаться, руки у нее были сложены под грудью. Мне приходилось отводить от нее взгляд, уходить от нее, ее из моего ума. Да, это была она и ее улыбка ко мне. Это сентиментальность. Я не знаю, может и умерла. Сентиментальность происходит не от этого. Она может быть мертвой, но эта память о ее улыбке. Я могу лежать целую ночь без сна, и шумы от других, и у меня на уме ее улыбка ко мне. Кем она была, руки сложены там и улыбается. Да, мне. Я уже говорил. Что можно тут отрицать, и кто это станет.

Это возможно, я так не думал. Если возможно, то не я.

Люди добиваются узнать это, но от меня не узнают, мое, от меня. Другие мне не важны. Я других людей не обвиняю. У них свои жизни, у нас наши жизни, мы проживаем их индивидуально, один, другой, один с другим.

что, если я должен сказать, то что это.