Русские летописи и летописцы X - XIII вв. - Петр Толочко

Заказчиком свода 1239 г., как верно определил М. Д. Приселков, был новый великий князь Владимиро-Суздальской Руси Ярослав Всеволодич. В пользу этого свидетельствуют записи 1238 и 1239 гг. В первой сообщается об утверждении во Владимире сына Всеволода Ярослава, восшествие которого на престол вызвало якобы «радость великую». Во второй летописец с воодушевлением говорит о том, что от рук иноплеменников Бог избавил Ярослава, правоверного и благочестивого князя, шесть его благородных сыновей, а также некоторых других представителей семейства Всеволода Большое Гнездо.

Об авторах летописей Юрия и Константина Всеволодичей, равно как и о редакторе свода 1239 г., сказать что-либо определенное сложно. Бесспорным кажется только то, что все они принадлежали к духовному сословию. Церковной фразеологии здесь меньше, чем в летописях Андрея Боголюбского и Всеволода, но также достаточно много, чтобы сделать такой вывод. Летописцы отмечают все случаи закладки князьями новых храмов и восстановления обветшавших. Сообщают об упокоении и поставлении епископов. Уточняют время многих событий ссылками на религиозные праздники: «На память святаго Марка евангелиста»; «В день памяти святаго пророка Ильи»; «В праздникъ Срѣтенья» и т. д. Присутствуют в летописи и назидательные церковные поучения, так характерные для предшествующих этапов владимирского летописания.

Авторское присутствие в этой части летописи отмечено лишь однажды, в статье 1227 г. Завершая рассказ о поставлении во Владимире игумена Святой Богородицы Митрофана в епископы Владимиру и Суздалю митрополитом Кириллом, летописец заметил: «Приключися и мнѣ грѣшному ту быти и видѣти дивна и преславна, и прославиша всемилостивого Бога и великаго князя Гюрга».[599] Можно предположить, что это свидетельство ростовского церковника, прибывшего на освящение Митрофана вместе со своим епископом. К числу особенностей его летописания можно отнести восторженные похвалы в адрес не только князьям, но и епископам. При этом ростовский книжник в разных местах использует сходный стилистический оборот. «В лѣто 1216. Преставися епископъ Ростовскыи Пахомий и положенъ бысть в церкви святыя Богородица, в своей епископьи, сь бь блаженный епископъ, избранник Божий, и истинный бѣ пастырь, а не наемникъ».[600] В продолжении статьи 1231 г., рассказывающей об освящении Ростову епископа Кирилла, летописец заметил, что уже в первый год своего душпастырского служения он проявил себя с наилучшей стороны. «Кирил священный епископъ в первое лѣто, во онем же поставленъ бысть епископомъ богохранимому граду Ростову, многы добродетели показа, яко истинный святитель, а не наемник».[601]

Отмеченная особенность, если только она не принадлежит редактору свода 1239 г., указывает на то, что, по меньшей мере, на пространстве между 1216 и 1231 гг. Ростовскую летопись вел один и тот же автор.

Сводчик-редактор особенно отчетливо обнаруживает себя в летописной статье 1237 г., где содержится большой рассказ о разгроме монголо-татарами Северо-Суздальской Руси. Он, несомненно, составлен из двух источников, что явствует из таких переходных фраз: «Но то оставим», «Но нынѣ на предреченая взидем» и «Но мы на передня взидем».[602] В статье 1237 г., на что обратил внимание еще М. Д. Приселков, имеются повторы, которые также указывают на работу сводчика, делавшего выписки из двух разных летописей.

Изучение владимиро-ростово-суздальского летописания дает основание считать, что оно унаследовало все традиции киевского; представляло собой погодную историческую хронику, которая не ограничивалась узкоземельными интересами, но держала в поле своего зрения практически всю Русь. Значительную часть информационного ряда составляют сообщения о событиях в Новгороде, Переяславле, Чернигове, Галиче и, особенно, в Киеве. Несмотря на местный патриотизм владимирских и ростовских летописцев и стремление подчеркнуть старшинство своих князей, их постоянное обращение к памяти великих киевских князей, сообщения о поставлении митрополитов и ростовских епископов в Св. Софии Киевской, рассказы об антиполовецких походах русских князей во главе с киевскими, объективно свидетельствовали о признании ими столичного положения Киева.

Постоянный интерес владимирских и ростовских летописцев ко всему, что происходило в Южной Руси, их необычайная информированность, а также последовательное утверждение идеи неразрывного единства Владимиро-Суздальской земли с Киевом и Русью в ее узком значении указывают, очевидно, на то, что большинство из них имело киевское происхождение. В этом предположении нет натяжки, особенно если учесть, что северо-восточные летописи писались при епископских кафедрах, а практически все ростовские и владимирские епископы происходили из монахов Киево-Печерского монастыря, или других киевских монастырей. Выше уже говорилось, что одним из владимирских летописцев был епископ Симон, который был «блаженный и милостивый, учительный» и регулярно обменивался посланиями с печерским монахом Поликарпом.

Осознание единства истории Владимиро-Суздальского княжества с Южной Русью находило свое выражение не только в освящении действий княжеской власти в тот или иной период, но также и на уровне генетического заглубления летописцев в прошедшие лета. Красной нитью через всю летопись проходит подчеркивание киевского происхождения владимиро-суздальской династии князей, в генеалогической основе которой находился Владимир Мономах. Говоря о ростово-суздальских и владимирских князьях, летописец непременно прослеживал их родство с Мономахом. Юрий Долгорукий — сын Владимира Мономаха. Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо — сыновья Юрия и внуки Мономаха. Константин и Юрий — сыновья Всеволода, внуки Юрия и правнуки Владимира. 1157 г.: «Того же лѣта преставися благовѣрный князь Гюрги Володимеричь в Кыевѣ».[603] 1175 г.: «В то же льто убьенъ бысть великий князь Андреи, сын великого князя Георгия, внукъ Мономаха Володимера».[604]1218 г.: «Преставися христолюбивый великий князь Константинъ, сын Всеволож, внукъ Гюргевъ, правнукъ Володимера Мономаха».[605]

Поскольку Владимир Мономах был князем не только Переяславльского княжества (в состав которого входила и Ростово-Суздальская земля), но и великого Киевского, это давало его владимиро-суздальским Наследникам юридические основания распространять на эти столы право отчины (в аналогичном статусе находился также и Новгород). Юрий Долгорукий реализовал его по отношению к Киеву de facto, могущественные сыновья Андрей и Всеволод достигали признания своего старейшинства лишь на короткое время, не связывая это с необходимостью личного обладания киевским столом. Боголюбский мог считать себя реальным старейшиной русских князей только тогда, когда в Киеве сидел его брат Глеб Юрьевич (1169–1171 гг.). Старейшинство Всеволода было скорее всего идеологической фикцией, рожденной его летописцами, чем объективной реальностью.