Багровая земля - Борис Сопельняк

Когда все заметно повеселели, а лицо генерала стало малиново-красным, он вдруг посерьезнел и пискляво приказал:

– А теперь – смотр! Под музыку!

Кто-то бросил на патефон пластинку, зазвучал разудалый, прыгучий фокстрот, и из-за ширмы, потупив глаза, но маняще пританцовывая, поплыла цепочка официанток. Боже мой, кого там только не было! Блондинки, брюнетки, шатенки, завитые, длинноволосые, высокие, худенькие, полненькие, голубоглазые, черноокие… Генерал прикасался к каждой. Он будто их метил, зачисляя в свой гарем, и в то же время благословляя на индивидуальные подвиги во имя победы союзного оружия. Совершенно обомлевшая свита начала лихорадочно раздеваться, швыряя на стулья шинели, пальто, пиджаки, кителя, с трудом останавливаясь на полпути к подтяжкам и брючным ремням.

– Вот оно, наше главное оружие, – вытирая вспотевшее лицо, рухнул на стул генерал. – Никто не устоит. Гарантирую. По себе знаю. Теперь я спокоен, – принял он очередную рюмку от толстушки. – Мы их расколошматим под орех! На каждом углу Нью-Йорка будут рассказывать, как их встретила Одесса-мама! Отбой, – заметно хмелея, качнулся генерал. – До завтра. Первая партия прибывает в девять ноль-ноль. Проводи-ка меня в рез-зы-ден-цию, – протянул он руку толстушке. – А то я тут не ор-риен-тируюсь.

Москва. Кремль. Кабинет И.В. Сталина. 22 марта 1945 г.

Сталин, Берия и Молотов, посмеиваясь, просматривают советские и американские газеты. На первых полосах – фотографии довольных жизнью американских парней. Вот они в столовой аппетитно едят украинский борщ. А вот у стойки бара с бокалами в руках пьют за победу союзного оружия. На другой фотографии танцы: прильнув к миловидным русским девушкам, вчерашние пленные плывут в томном танго. Кто-то играет в футбол, кто-то выбрался на пляж, кто-то, потягивая из стакана, читает газеты… Словом, полноценная, здоровая жизнь.

– Хорошо сработали, – довольно улыбнулся Сталин. – Очень хорошо. Исполнителей поощрить, – обратился он к Берии. – А что с сотрудниками посольства? Побывали они в этом лагере? – обернулся Сталин к Молотову.

– Побывали, товарищ Сталин. И насколько мне известно, в Вашингтон отправили восторженные отзывы.

– Это хорошо. Это очень важно. Наши газеты отошлите президенту Рузвельту, а я ему напишу… Не забудьте приложить и те, где советские военнопленные жалуются на условия содержания в американских лагерях.

Сталин прошелся по кабинету, попыхтел трубкой и назидательно сказал:

– Сегодня наших союзников интересует не Одесса. И Черчилль, и Рузвельт настаивают на том, чтобы их представители могли попасть в Польшу… Повод прежний: оказание помощи освобожденным из плена англичанам и американцам. Но мы их туда не пустим. Польский вопрос решен раз и навсегда! А соглядатаи нам не нужны. Надо ужесточить меры контроля, – остановился он около Берии, – чтобы ни журналисты, ни дипломаты, ни кто-либо еще в этот район не попали. Война еще не окончена, а военная тайна есть военная тайна… Сейчас я займусь письмом. А вы свободны, – кивнул он Берии и Молотову.

Вызвав стенографиста, Сталин надолго задумался. Он тщательно набивал трубку, вытряхивал, снова набивал… Странное дело, письмо как письмо, сколько их уже отправлено, но сегодня слова почему-то не шли. «Почему? – спросил он сам себя. – Ты прекрасно знаешь, почему. Все дело в том, что чем ближе к концу войны, тем напряженнее и жестче становится переписка. И слова для писем нужны совсем другие: холодные, порой даже с оттенками угрозы. Откуда дует этот ледяной ветер? Из прошлого, которое удалось забыть на время войны? Или из будущего? Если из прошлого, это не так уж и страшно. А если из будущего, то на пути этого ветра мы должны поставить такой заслон, чтобы об него разбились любые безумцы, желающие разговаривать с Советским Союзом на языке силы. Пример Гитлера послужит им хорошим уроком, но надолго ли? Придет новое поколение, уроки забудутся, и что тогда?»

Так и не ответив на этот вопрос, Сталин раскурил-таки трубку и подошел к стенографисту.

– «Лично и секретно от Премьера Сталина Президенту господину Рузвельту.

Относительно имеющихся у Вас сведений о большом будто бы числе больных и раненых американцев, находящихся в Польше, а также ожидающих отправки в Одессу или не установивших контакта с советскими властями, должен сказать, что сведения эти не точны. В действительности, кроме находящегося в пути в направлении на Одессу некоторого числа американцев, на территории Польши к 16 марта находилось всего лишь 17 человек больных американских военных. Я получил сегодня донесение, что на днях они (17 человек) будут вывезены на самолетах в Одессу».

Сталин подошел к утыканной флажками карте и снова задумался. Он смотрел на красные стрелы, нацеленные на Берлин, передвигал флажки, возвращал их на старое место и напряженно думал.

– Пишите дальше, – не оборачиваясь, продолжил он. – «По поводу содержащейся в Вашем послании просьбы должен сказать, что если бы эта просьба касалась лично меня, то я готов был бы уступить даже в ущерб своим интересам. Но в данном случае дело касается интересов советских армий на фронте и советских командующих, которые не хотят иметь у себя офицеров, не участвующих в военных операциях, но требующих в то же время забот по их устройству, по организации для них встреч и всякого рода связей, по их охране от возможных диверсий со стороны немецких агентов, которые еще не выловлены, и других мероприятий, отвлекающих их от прямых обязанностей».

Сталин снова взглянул на карту и жестко прищурился.

– «Наши командующие головой отвечают за положение на фронте и в ближайшем тылу, и я не считаю возможным в какой-либо мере ограничивать их права».

Сталин взял несколько газет с фоторепортажами о пребывании американцев под Одессой, усмехнулся и с нескрываемым лукавством продолжил:

– «Освобожденные Красной Армией американские военнопленные находятся в советских лагерях в хороших условиях, во всяком случае, в лучших условиях, чем бывшие советские военнопленные в американских лагерях, где они были размещены вместе с немецкими военнопленными и где некоторые из них подверглись незаконному обращению, вплоть до побоев, о чем уже не раз сообщалось американскому правительству».

Последние строки Сталин диктовал с металлом в голосе и суровым видом. Так же строго он продиктовал и следующее письмо:

– «Лично и секретно от премьера Сталина премьер-министру господину Черчиллю.

Получил ваши послания.

Что касается британских военнопленных, то у вас нет оснований беспокоиться о них. Они находятся в лучших условиях, чем находились советские военнопленные в английских лагерях. Кроме того, их нет уже в наших лагерях – они находятся на пути в Одессу для поездки на Родину…». Дату поставите завтрашнюю, – обратился он к стенографисту.

Тот кивнул и бесшумно вышел.

Сталин снова подошел к столу с разложенными на нем газетами.

– Глубокая заноза – эти пленные, – сказал он. – Боюсь, что чем дальше, тем труднее ее будет извлекать. Одно ясно: без хирургии не обойтись.