Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

— Слышь, тебя как кличут-то?

Тот открыл один глаз, хмуро поглядел на Ваську и процедил сквозь зубы:

— Андреем крещён...

— Как и князя, — не удержался Шибанов. — Помоги объяснить этим дурням, что князя надо спешно отправить в Вольмар.

— Это зачем? Чтобы он там русских людей предавал? Нет!

Уговорить мужика так и не удалось, но к утру в Гельмете нашёлся немец, знавший русский язык Он явился, почёсываясь спросонья во всех местах, до каких могли дотянуться пухлые, давно не мытые ручонки. Видно, и сам гетьметец тоже давно не видал воды вволю.

Толмач не стал долго раздумывать, сразу перешёл к делу:

— Вы кто, русские? Как сюда попали? Бежали, что ли?

Удивляться такой прозорливости не стоило, как ещё могли попасть в замок русские из Юрьева?

Васька оживился:

— Скажи этим бестолочам, что князь едет по делам к королю Сигизмунду. По его приглашению!

Толмач не торопился выполнить его требование, разглядывая узников, словно прикидывая, что с них можно взять. Это сразу поняли все, Курбский снял с пальца большой перстень, который не углядели ночью немцы, и протянул толмачу:

— Возьми, только объясни им, что я еду к королю, пусть проводят до Вольмара.

Толмач перстень взял, шустро спрятал в карман, но к немцам не ушёл, почему-то задумчиво щуря глаза. Шибанов хотел спросить, неужто мало, но тот вдруг заговорил сам:

— Тебе, князь, я мыслю, не стоит о короле Сигизмунде говорить... До Вольмара не доедешь...

— Почему? — изумился Курбский.

— Небось и грамоты охранные имеешь?

— Кончно, имею! — Курбский полез за пазуху за драгоценными свитками.

Рука толмача поднялась в предостерегающем жесте:

— Не показывай! И молчи про них, пока в Вольмар не попадёшь.

Курбский не понимал, но объяснения последовали довольно толковые: деньги отобрали, значит, если князь скажет, что едет к королю, да ещё и по приглашению, то стража попросту побоится пропускать его дальше. Ведь добравшись до Сигизмунда, он наверняка навлечёт на тутошних неприятности. Его проще повесить, как лазутчика, и все дела.

— Так что же делать? — растерянно произнёс князь.

— Постараюсь, чтобы тебя отправили в Армус, а там уж сам попадай в свой Вольмар. И чего ты туда рвёшься? — пожал плечами толмач.

— Там меня ждут!

— А...

Толмач выполнил обещание, пленников действительно отправили в замок Армус. С Курбским ехали уже не все, но Васька Шибанов от хозяина не отставал. Куда де вались остальные слуги и что с ними будет дальше, князя не интересовало. Он уже хорошо понял, что едет не с посольством и не во главе большого войска, потому пока зависит не от короля Сигизмунда, а от вот таких давно не мытых, не чесанных дурней, несущих службу в забытых Богом дальних замках. Его задача живым добраться до Вильно, иначе все старания получить гарантии короля и его сената будут попросту ни к чему! Пришлось терпеть все унижения и неудобства, какие ему в изобилии обеспечили приграничные литовцы.

К вечеру, ограбленный ещё и в Армусе (даже лисью шапку сняли!), Курбский всё же добрался до Вольмара, предъявив охранные грамоты. Позже он потребовал судебного разбирательства из-за наглого ограбления.

А тогда, оказавшийся обобранным до нитки, не получивший немедленного желанного признания и обещанных выгод, князь Андрей выплеснул накопившуюся горечь в немедленном письме к Ивану Васильевичу: «...всего лишён был и от земли Божьей тобой изгнан...» Курбского нимало не смутила явная ложь, ведь не царь Иван лишил его золота, и не гнал он воеводу.

Андрей Михайлович сидел, склоняясь над заляпанным чернилами листом. Горько и больно было понимать, что сам виноват в своём изгнании. Нет, если бы остался, то дыбы не миновать. Или в лучшем случае пострижения в каком-нибудь дальнем северном монастыре. Ведь даже свою тётку княгиню Ефросинью царь Иван не пожалел! Горечь вылилась в злые, не всегда справедливые слова письма.

А ещё росла злость на государя, которому вольно вот так распоряжаться судьбами бояр, знатных воевод, лучших людей Московии. Эта злость темнила не только разум, но и душу; всё больше хотелось досадить московскому царю. Что князь Курбский и сделал. Он, не задумываясь, выдал ливонских сторонников Москвы, назвал имена московских разведчиков, прекрасно понимая, что обрекает людей на пытки и мучительную смерть. Но чужие мучения и чья-то погибель князя Курбского не беспокоили, он думал лишь о себе. Очень хотелось как можно сильнее досадить государю, от которого бежал!

Но немедленно наступать на Москву, мстя за беглого боярина, король Сигизмунд, как видно, не собирался. Как Курбский ни злился, но ничего, кроме небольших подачек от литовцев, немедленно он не получше.

И денег спешно ему возвращать гоже никто не собирался. Кто же виноват, что его ограбили? Стража в Гельмете только развела руками: «Не видели... не знаем...» Даже будучи наказанными, ни дукаты, ни талеры обратно не отдали, следы от побоев скоро пройдут, а золотишко останется... Сидеть без денег и жить на мелкие подачки было слишком муторно, и тогда князь решил попросить помощи у тех же печорских монахов. Попросить в долг, обещая вернуть с прибавкой.

Шибанов вздыхал: то ли чего-то не продумал князь, то ли литовцы обманули, только никаких выгод от своего бегства Курбский не имел. То, что на него косились, понятно, кто же почитает предателя? Но ведь и денег не дают!

Прошло несколько дней после побега в Литву, но и князь, и его люди уже вполне вкусили презрения окружающих, почему-то никто не желал воздавать хвалы Курбскому за его бегство. Ещё хуже было слугам. От троих русов сторонились, как от зачумлённых.

Сильно переживал Васька Шибанов, он был готов глотку перегрызть литовцам за своего хозяина. Потому, когда кликнул Андрей Михайлович, прибежал на зов, как верный пёс.

Князь был мрачен, его красивое лицо сильно подурнело от тяжёлых дум, злость перекосила чётко очерченную линию губ... У крыльев носа легли две скорбные складки. За несколько дней Андрей Михайлович постарел, казалось, на десять лет. Холоп тихонько вздохнул, жаль князя...

Курбский вдруг повелел:

— В Юрьев пойдёшь! И к псково-печорским старцам.

Васька не сразу понял, нравится ему такое поручение или нет. Но уж удовольствием холопа князь интересовался меньше всего. Он достал свёрнутую грамоту, подумал и добавил несколько монет.

— В подпечье достанешь письма. То, которое для старцев писано, вместе с вот этим им и отдашь. А второе велишь передать государю. Старцы сделают.

— Кому?! — ахнул Шибанов. Неужто князь вернуться надумал? Оно бы хорошо, лучше уж в Юрьеве, чем здесь, среди чужаков, белой вороной сидеть. Курбского вопрос не смутил, спокойно глядя в лицо холопу, повторил:

— Вторую грамоту велишь передать в Москву государю. Пусть знает, что я о нём думаю. Поедешь сегодня Станут спрашивать где, не ври, ответствуй, что у короля Сигизмунда, потому как на Руси жить невозможно стало! От царя Ивана никому блага нет... Нет, постой, сначала и Печоры заедешь, это письмо отдашь и на словах скажешь, чтобы из-под печи спрятанные вытащили да царю передали. И с деньгами от старцев осторожней будь, чтобы не обобрали, как в Гельмете.