Давай займемся любовью - Анатолий Тосс

– Катерина Петровна, – обратился я к ней официально, как всегда и обращался. – Звонили, беспокоились? С чего бы это? Как судьба бедного студента могла заинтересовать всемогущего служителя деканата? Можно даже сказать, жрицы храма науки, которая… – Я бы еще продолжал, но она меня оборвала:

– Хорош, Толь, болтать-то. – В приемной толпились люди, пара преподавателей, студенты, и Катерина Петровна была суха, педантична и не поощряла ни голосом, ни взглядом моей дурачливой фамильярности. – Чего с тобой случилось, ты чего на занятия не являешься?

Я глазами указал на подвешенную руку.

– Сломал, что ли? – осведомилась она, но как-то формально, без заботы, без сопереживания в голосе. Я кивнул, подтверждая догадку. – Как это ты умудрился, ты ж не пьешь вроде. Вернее, раньше не пил.

– Как не пил, так и не пью, – согласился я. – На лыжах, с горки, видишь ли, – я приподнял брови, – неудачно спланировал.

– А… – смягчилась Катерина Петровна. – Осторожней надо, а то глядишь, в следующий раз и голову поломаешь.

– Спасибо за заботу, – кивнул я благодарно и вернулся к главной теме: – Так в чем дело, зачем звонили, Катерина Петровна? Если скажете, что соскучились, то не поверю.

– За тобой как же, заскучаешь. – Теперь ее голос наполнился иронией, но меня она не пробрала, скорее наоборот, развеселила. – Если за такими, как ты, скучать, так и помрешь в результате от скуки.

– Не надо переходить на личности, Катерина Петровна. Вы теперь человек официальный, при исполнении находитесь, вот и исполняйте. А на личности каждый может. К тому же между нами ничего плохого, кроме хорошего, никогда не происходило. А еще обобщать не надо. «С такими, как вы», – передразнил я ее. – На таких, как мы, мир держится, нас Атлантами иногда называют.

– Как был дураком, так и остался, – будничным, деловым голосом заметила бывшая моя соученица, с которой, чего скрывать, когда-то в ветреной первокурсной молодости мы пару раз сходили в кинотеатр, где приникали друг к другу в темном, прорезанном лишь кинематографическим лучом зале.

– Ладно, тебя тут спрашивали. – Она подняла на меня большие, чуть навыкате, чуть, как у лягушки, оттого и привлекательные глаза. Черная, строгая, застегнутая под самое горло кофточка оттеняла со вкусом накрашенное, крупным таким, абстракционистским мазком лицо. Настолько оттеняла, что я в который раз пожалел, что тогда, на первом курсе, не приложил достаточно усилий и не преодолел последних воздвигнутых преград. Видать, она была права, называя меня дураком.

– И кто же спрашивал?

– С кафедры научного коммунизма, лысоватый такой… как его… – Она прищурилась, вспоминая, отчего лягушечья порода проступила на лице еще сильнее. – Ну этот, ну знаешь… – И тут она вспомнила. – Аксенов Игорь Сергеевич.

– И чего ему надо? – не понял я.

– Заходил пару раз, спрашивал, где ты, что с тобой? Сказал, чтобы ты зашел, когда появишься.

– Куда зашел?

– К нему в кабинет. – Она удивилась моей бестолковости.

– На фига?

– Понятия не имею. – Екатерина пожала плечами, кофточка и все, что она обтягивала, приподнялось вслед за ними. – У тебя справка-то из поликлиники есть? – Вот теперь, после иронии, затем сухости, в ее голосе проскользнула забота.

– Конечно, есть. Без справки мы кто? Никто и ничто, сама ведь понимаешь. Так говоришь, не знаешь, что ему от меня надо?

Она покачала головой.

– Может, что-нибудь по комсомольской линии. Он же в парткоме один из главных, зам. по идеологии, что ли.

– Ладно, если партия скажет: «Надо», комсомол ответит: «Есть!» – бодро процитировал я известный всем лозунг.

Где он сидит?

– Сейчас посмотрю. – Она порылась в какой-то амбарной книге, провела по строчке пальчиком. – В триста шестой, на третьем этаже, у него там собственный кабинет.

– Ну, хорошо, давай, Катюш, здравствуй, как можешь, во славу деканата, – кивнул я ей на прощание.

– Как там наши? – наконец сбросила она с себя официальность. Но было уже поздно, я уже был у двери. Все же приостановился, обернулся:

– Да я их сто лет не видел. Я же раненый, поврежденный. Ты их небось чаще меня здесь встречаешь.

Я постучал в дверь триста шестого кабинета, подождал, снова постучал, потом потянул дверь на себя. Внутри темноватой комнаты стояли два больших канцелярских стола, заваленные кипами исчерканных бумаг, за одним из них сидел человек, перелистывал содержимое одной из папок. Увидев меня, он недовольно поморщился, скомкал гармошкой кожу на высоком из-за разросшейся залысины лбу, вопросительно поднял брови: мол, кто ты такой, что тебе надо?

– Игорь Сергеевич? – поинтересовался я, стоя в проеме двери.

– Ну, я. – Голос прозвучал не очень дружелюбно. Но и особенно недружелюбным он тоже не был, обычный, немного раздраженный голос человека, которого отвлекли от работы.

– Вы просили зайти. Мне Екатерина Петровна передала, секретарша из деканата «многоканальной связи». Я из девятой группы…

Я даже не успел произнести своего имени, складчатый лоб сразу же разгладился, недовольство сошло с одутловатого, заметно отекшего лица, и оно засветилось радостью и полнейшим приятствием. Ну, если не засветилось, то, во всяком случае, изобразило их – типичная такая метаморфоза, словно сошедшая со страниц гоголевской «поэмы в прозе».

– Анатолий! – Он поднялся из-за стола, широким жестом очертил дугу в воздухе, будто приглашал к заставленному яствами столу. – Давай, заходи, садись, разговор к тебе есть.

Я, конечно, прошел, сел, метаморфозы, так метаморфозы, я тоже запросто мог преобразиться в какого-нибудь гоголевского персонажа, взгляд – глаза в глаза, учтивый, готовый понять, разделить, мол, я весь в вашем распоряжении.

«Какой разговор, о чем? – как бы спрашивало мое проникнутое важностью момента лицо. – Что же такое случилось экстраординарное, что деятели парткома, отрываясь от грандиозных задач, интересуются моей полностью аполитичной, ничтожной личностью?»

Идеологический начальник тоже опустился в кресло, выдержал длинную паузу, вглядываясь в меня, будто пытался внедриться внутрь, пробраться под кожу, влезть в черепную коробку и уже там, внутри коробки, с ходу просчитать меня всего.

Я тоже времени не терял, тоже вгляделся – лысину, одутловатость и отечность я уже отмечал, осталось перечислить очки на бесцветных, словно выцветших глазах и общее брюзгливое выражение, либо врожденное, либо приобретенное. В общем, стандартный такой типаж российского начальника не самого высокого ранга лет за тридцать пять, наверняка злоупотребляющего, хотя и не запойно, а еще переживающего по поводу ускользающей молодости, пыжащегося, старающегося ее не отпустить.

– Ну, ты как, Толь? – поинтересовался партийный комиссар запанибратским тоном, будто мы с ним вчера вдвоем не только приняли по пол-литра, но и закусили пудом соли. При этом он так и не отпускал меня въедливыми своими глазенками.