Монстролог. Кровавый остров - Рик Янси

– Месье Рембо, – начал Уортроп, подавшись вперед на стуле и уперевшись локтями в колени. – Должен сказать вам, что за удовольствие познакомиться с вами, сэр.[121]Я занимался этим по-дилетантски в юности, и я…

– Занимались чем? Кофейным делом?

– Нет, я имел в виду… – Потому что я занимаюсь кофейным делом, доктор Уортроп, это мой raison d’être. Я человек деловой. – И я! – вскричал доктор, как если бы француз указал на еще одно сходство. – Вот чем для меня все и кончилось. Я тоже бросил поэзию, пусть ради совсем другого ремесла, несхожего с вашим.

– О? И что же это за совсем другое ремесло, доктор Уортроп?

– Я ученый.

Рембо как раз подносил стакан к губам. Он замер при слове «ученый» и медленно поставил бокал обратно на стол, не притронувшись к абсенту.

– Фадиль в своем письме не уточнил, что вы доктор в научном смысле слова. Я надеялся, что вы могли бы взглянуть на мою ногу; она меня беспокоит, а доктора Аденского гарнизона… Ну, они все – британцы до мозга костей, если позволите так выразиться.

Уортроп, что только что провел несколько месяцев под пристальным надзором британских до мозга костей докторов, сочувственно кивнул и сказал:

– Полностью понимаю, месье Рембо.

Вернулся мальчик с нашими напитками. Рембо одним глотком осушил остатки первого абсента – если то был первый; я подозревал, что нет – перед тем, как принять у мальчика новый, словно спешил поравняться с доктором, который даже еще не пригубил. Покажи мне того, кто не в силах управлять своими желаниями, сказал монстролог, и я покажу тебе живущего под смертным приговором.

Рембо отпил своего нового напитка, решил, что тот ему больше по вкусу, чем прошлый, и снова отпил. Его взор цвета лунного камня упал на мою руку.

– Что стряслось с твоим пальцем?

Я поглядел на доктора, который сказал:

– Несчастный случай.

– Видите? Вот мой «несчастный случай». – Рембо выставил запястье, демонстрируя ярко-красный, сморщенный кусок поврежденной плоти. – Выстрел дорогого друга[122]. Тоже «несчастный случай». Мой дорогой друг в Европе. Я – в Аденском заливе. А рана моя – вот она.

– Думаю, моя любимая строчка – из «Озарений», – настойчиво произнес мой наставник. Его, казалось, что-то раздражает. – «И я осязал немного ее исполинского тела». Соседство «немного» и «исполинского»… просто чудесно!

– Я не обсуждаю свои стихи, доктор Уортроп.

– Правда? – доктор был ошарашен. – Но…

– Что… но? Что такое мои стихи? Rinçures[123]– объедки, ядовитый осадок. Поэт мертв. Он умер много лет назад – утонул у Баб-эль-Мандеба[124], Врат Слез – и я отнес его тело в горы, к Башне Молчания, где оставил гнить, чтобы то немногое, что осталось от моей души, не было отравлено трупным ядом.

Он натянуто улыбнулся, весьма довольный собой. Поэты не умирают, подумал я. Они разве что проваливаются в финале.

– Так что за дело привело вас в Аден? – резко и требовательно спросил Рембо. – Я, как вы можете видеть, очень занятой человек.

Доктор, чье приподнятое настроение было растоптано пренебрежительным отношением Рембо – в кои-то веки игра шла не по правилам Уортропа! – объяснил, чего ради мы помешали Рембо отдать важный предполуденный долг абсенту.

– Простите, – перебил его Рембо, – но куда, вы сказали, вы хотите плыть?

– На Сокотру.

– На Сокотру! О, на Сокотру вам сейчас нельзя.

– Почему это мне нельзя?

– Ну почему же, можно, вот только это последнее место, куда вы захотите плыть.

– А это почему, месье Рембо, если я могу спросить? – доктор нервно ждал ответа. Адена достигли слухи о магнификуме?

– Потому что пришли муссоны. Никто в здравом уме сейчас не попытается туда добраться. Вы должны подождать до октября.

– Октябрь! – монстролог резко встряхнул головой, как бы пытаясь прочистить уши. – Это неприемлемо, месье Рембо.

Рембо пожал плечами.

– Я не властен над погодой, доктор Уортроп. Предъ-являйте свои претензии Господу.

Конечно, монстролог, как и чудовище Рюрик, был не из тех, кто бы так легко сдался. Он давил на Рембо, умолял его, без малого угрожал ему. Рембо принимал это все с ошеломленным видом. Возможно, он думал: «Этот Уортроп, какой же типичный американец!» В конце концов, после еще пары абсентов, поэт смягчился и сказал:

– Ну хорошо. Не в моих силах отговорить вас от самоубийства, как не в моих силах было бы отговорить вас писать стихи. Вот, – он нацарапал на обороте своей визитки адрес. – Отдайте это вознице гхарри; он будет знать, где это. Спросите месье Бардея. Расскажите ему то, что рассказали мне, и если он не прогонит вас взашей, то, может, вам и повезет.

Уортроп поблагодарил его, поднялся и сделал мне знак идти, но тут Рембо встал и спросил:

– Куда это вы пошли?

– К месье Бардею, – озадаченно ответил доктор.

– Но сейчас даже пол-одиннадцатого нет. Его еще не будет. Присаживайтесь. Вы не допили свой чай.

– Но ведь адрес – в Кратере, так? Пока я туда доберусь…

– Что ж, хорошо, но не ждите, что вернетесь скоро, – он поглядел на меня. – И не стоит вам брать с собой мальчика.

Уортроп напрягся и затем солгал – возможно, непреднамеренно, но все равно солгал.

– Я всегда беру с собой мальчика.

– Это скверная часть города. В Кратере есть люди, которые убьют его за одни только красивые ботинки – или вот за эту премилую курточку, очень модную, но для Адена не слишком удобную. Вам следует оставить его со мной.

– С вами? – доктор это обдумывал; я был шокирован.

– Я хочу пойти с вами, сэр, – сказал я.

– Я бы не советовал, – предостерег Рембо. – Но какая мне разница? Делай, что хочешь.

– Доктор Уортроп… – начал я. И слабо закончил: – Пожалуйста, сэр.

– Рембо прав. Тебе лучше остаться здесь, – решил доктор. Он притянул меня к себе и прошептал: – Все будет хорошо, Уилл Генри. Я вернусь задолго до заката, а тебе будет безопаснее здесь, в отеле. Я понятия не имею, что найду в городе, и мы все еще не знаем, что случилось с Рюриком и Плешецем.