Тайна совещательной комнаты - Леонид Никитинский

Он бросил ему по столу авторучку с золотым пером, которую вынул из подставки зеленого камня, и Кузякин, никогда не писавший такими ручками, а потому царапнувший бумагу, написал: «Две тысячи долларов в счет будущей работы получил. 20 июля 2006 года. Даниил Кузякин». Чуть помедлил и расписался.

— Так пойдет?

— Ладно, пойдет, — сказал Шкулев, кладя на стол конверт с деньгами, — Надеюсь, ты нам с Наташей все же поверишь, пересчитывать не будешь?

— Нет, — сказал Кузякин, складывая папочку пополам, чтобы убрать ее в карман вместе с конвертом и синенькой кассетой.

Четверг, 20 июля, 22.00

Анна Петровна Мыскина, только зайдя в квартиру, сразу же услышала сдавленное мычание из-за шкафа. Она обошла перегородку и увидела сына, который корчился на кровати, зажав край подушки зубами.

— Паша, что с тобой? Вызвать врача?

— Какого врача, мама? — промычал он. — Денег дай до барыги добежать уколоться, иначе копыта отброшу сейчас.

— Сколько? — спросила она дрожащим голосом.

— Ну хотя бы рублей четыреста…

Анна Петровна полезла в сумочку и стала считать деньги: ровно четыреста рублей у нее там и было, не считая мелочи. Паша смотрел на нее с надеждой; он уже спустил ноги с кровати, в глазах появился горячечный блеск.

— А дальше-то что, Паша? — спросила она, пряча деньги за спину. — Завтра тебе еще нужно будет, а у меня денег больше нет. Воровать пойдешь?

— Дай деньги, мама, завтра решим.

— Лучше я тебя к кровати привяжу и уйду, — сказала она.

— Нет! — Он вскочил и стал рвать деньги у матери, которая, впрочем, не сопротивлялась.

— Лечиться надо, — сказала она, — ты сам не сможешь остановиться.

— Надо, — сказал он, торопливо натягивая джинсы. — В центр надо, оттуда ребята нормальные выходят. Только знаешь, сколько это стоит?

— Знаю, — сказала Анна Петровна. — Ничего, соберем, мне обещали…

Она посмотрела ему вслед и бессильно опустилась на кровать сына под страшными рожами рокеров с афиш.

Пятница, 21 июля, 16.00

Майор Зябликов с пластиковым пакетом, в котором просвечивала зеленая пачка кефира, поднялся на четвертый этаж в просторном лифте и мимо дежурной сестры пошел по длинному больничному коридору, чисто вымытому и пахнущему чем-то чистым. Уж сколько он сам навалялся по госпиталям, но это было совсем другое, настоящая больница; все здесь было тихо, степенно, все тут вселяло не отчаяние, а спокойную, стойкую надежду людям, лежащим в палатах за плотно закрытыми дверьми. Он постучался и вошел в одноместную палату к судье:

— Можно, Виктор Викторович?

— Да, конечно, заходите, меня Оля предупредила. Садитесь. Ну зачем кефир?

Зябликову, который привык видеть судью в мантии, было странно видеть, как он в линялом и, видимо, китайском «Адидасе», стесняясь собственного больничного вида, радуется его приходу, как, собственно, любой не совсем уж лежачий больной, которому наскучили и все эти процедуры, и собственное законное безделье.

— Ну как вы там? — спросил Виктор Викторович, — Все здоровы? Вы друг друга не упускаете из виду?

— Мы даже один раз ездили к Огурцовой на шашлыки, — стал докладывать Майор, чувствуя себя в роли старосты, который рассказывает больной учительнице о том, что ей действительно интересно про школу, — И поодиночке; вот Скребцова на киностудию ездила к Актрисе. А знаете, как фильм называется? «Амнистия». Она там судью играет, который должен человека пожизненно осудить и мучается от этого. Вы можете себе представить, Виктор Викторович?

— Да ну! — радостно сказал судья. — Пожизненно? Вот это да!

— Ну да! — подтвердил Старшина. — Хинди, то есть Тома, вчера к ней на студию за доверенностью ездила, а на той неделе еще ей зарплату повезет.

— Какие вы все-таки хорошие люди! — сказал Виктор Викторович, теребя усы, снова уже у него распушившиеся, и ерзая на кровати, поскольку в кресле сидел гость. — Я еще там, в Саратове, поражался: как это в присяжные всегда попадают такие хорошие люди? Прямо какая-то тайна этой совещательной комнаты… Ведь никто же специально не подбирает…

— Ну почему, — сказал Зябликов. — Иногда и подбирают. Как меня.

— Ну вы же тоже… — сказал судья и осекся. — Ну, в конце концов это неважно. Важно просто оставаться честным человеком, правда? А там уже решить, как решить. Вот кабы не язва… Но я же не сам себе ее выдумал.

Они еще помолчали.

— А Клавдию Ивановну Швед в милицию вызывали, — сказал Зябликов, — Ну, у которой еще муж за стенкой бывший, она с ним все время дерется.

— Ну да, помню, — встревоженно сказал судья, — И что?

— Начальник сам вызывал, обещал мужа выселить. А потом сказал, чтобы она, значит, проголосовала за обвинительный вердикт.

— Значит, она послала его, раз она вам об этом рассказала? — уточнил судья.

— Она — да. Но нас двенадцать… То есть тринадцать.

— Да ведь не в этом дело, — сказал, подумав, судья, — обвинительный будет или оправдательный. Важно, чтобы все было по закону и честно. Это же все-таки суд.

— Ну и я об этом, — выжидательно сказал Зябликов.

— Ну, тут главное, чтобы вы собрались, — сказал Виктор Викторович. — А там уж как пойдет. Я, может, даже не через три недели отсюда выйду, а раньше. У меня язва нервная, она быстро залечивается, хотя потом опять… Только надо, чтобы… Вы мне телефон оставьте, Игорь Петрович, да и сами позвоните, если что. У вас мой мобильный есть? Я вам сейчас запишу. И заходите, не стесняйтесь, я вам рад.

— Так точно! — сказал Майор, поднялся, опершись о подлокотник, и забрал бумажку с телефоном с тумбочки.

Виктор Викторович подошел к окну и смотрел, как Майор удалялся по дорожке, сильно хромая, — он сильнее хромал, когда думал, что никто его не видит. Впрочем, судье надо было уже идти на полдник.

Суббота, 22 июля, 11.00

Алла приехала с дачи всего на один день и едва вошла в квартиру, как раздался телефонный звонок: это был Рыбкин.

— Алла, где вы? — сказал он, едва поздоровавшись, — Я вам уже несколько дней не могу дозвониться, я вас жду, а Старшина не дал мне ваш мобильный.

— А что такое? — спросила Алла, одной рукой держа трубку, а второй кидая грязные джинсы в стиральную машину. Звонок Фотолюбителя был сейчас совершенно некстати и вообще из какого-то уже другого мира.

— Ну, я же вас жду, чтобы проявлять фотографии, я же вам обещал, — сказал он.

— Ладно, проявите без меня, — сказала она, насыпая в кювету порошок.

— Нет, без вас нельзя, — неожиданно твердо сказал его голос в трубке, — Без вас это не получится. Это же не просто так. И потом, вы обещали, я две недели жду.