Королевство Хатуту - Дмитрий Романовский

– Слишком экстравагантный загар, – повторил он слова Марго.

Столовая не изменилась. Поль узнавал гарнитур столовой мебели, резные узоры на спинках стульев. Из кухни вышла Марго, неся блюдо с салатом, поставила блюдо на стол.

– Поль, мама сказала, чтобы я провела тебя по квартире, а то ты, может быть, забыл расположение комнат. – Они прошли по коридору, вошли в бывшую детскую комнату Поля. Здесь было всё новое. – Это твоя бывшая комната. Детская. Теперь это моя комната. Нет возражений? – И она посмотрела на Поля испытующим взглядом.

– Нет возражений, – повторил Поль, глядя на портрет, висящий против окна. Портрет Томаса. Если мама считалась чуть ли не единственной последовательницей Гогена, на портрете должны были быть лиловые, оранжевые и зеленые пятна. Но портрет был выдержан в коричневых тонах. Поль узнал Томаса. Ничем не примечательное мужское лицо. Коричневые, слегка запавшие глаза. Коричневые, зачесанные назад волосы. Одна прядь выбилась, висит сбоку лба. Распахнутый ворот рубашки-апаш. В руке сигарета. Марго сказала:

– Мой отец. Ты его знал?

– Да.

– Правда, похож?

– Правда.

– Я хорошо его помню. Только он приезжал в Дурбан всегда в костюме и галстуке. Я помню, как он возил меня в Нью-Йорк. Мне было семь лет, но я хорошо это помню. Мы были в Кони-Айленде. Ты помнишь английский?

– Плохо, – признался Поль.

– Тебе в университете надо взять курс английского. Мама сказала, что ты хочешь изучать ядерную физику. Это серьезно или трёп?

– Трёп, – опять признался Поль.

Они обошли все комнаты. Библиотека, большая гостиная, малая гостиная. Может быть в них было что-то переделано, но Поль уже не помнил, как было раньше. Марго постучала в мамину комнату. Мама открыла. Она была в кремовом платье с длинными широкими рукавами.

– Ты показала Полю квартиру? – спросила она.

– Да, провела экскурсию. Мне показалось, Поль недоволен, что я заняла его комнату.

– Поль, это правда?

– Трёп, – ответил Поль.

Марго рассмеялась. Тут он впервые увидел ее смех. Ровные белые зубы. Вспомнилось выражение: рекламная американская улыбка. Марго американка. За завтраком был серьезный разговор. Мама рассказывала Марго то, что слышала от Поля. На острове Хатуту остались жена и сын Поля.

– Я считаю, – сказала мама, – что Поль должен немедленно забрать их с острова.

– Вне всяких сомнений, – подтвердила Марго.

– А вот Поль сомневается. Дело в том, что на Хатуту есть король.

– Я читала об этом в газете, – сказала Марго. Мама продолжала:

– А жена Поля – дочь короля.

– Вот как? – и Марго с улыбкой посмотрела на Поля.

– Представляешь? – мама серьезно смотрела на Марго. – У короля нет сыновей. По их законам, если у короля нет сыновей, будущим королем становится его внук.

– Мама, значит тебе предстоит быть бабушкой короля? – сказала Марго.

Поль впервые услышал, как Марго назвала его маму мамой.

– Поль, как звать твоего сына? – спросила Марго.

– Тав-Чев.

– Тав-Чев, – повторила Марго. – Король Хатуту. Официальный титул. Звучит.

– Титул, – повторил серьезно Поль.

– В газетах об этом не писали, – сказала Марго.

– Об этом знают только несколько человек, – пояснила мама. – Так Полю сказал капитан корабля, на котором он приплыл. Поль, кто еще знает?

– Еще четыре человека, – ответил Поль. – Которые были в моторной лодке, на которой меня забрали с острова. Капитан договорился с ними, что они пока не будут никому говорить, что Тав-Чев мой сын.

– Вероятно, капитан имел в виду какие-то политические причины, – предположила Марго. – Король – титул. А Маркизы – протекторат французской республики, которая лишила головы Людовика Шестнадцатого. – Она посмотрела на Поля и решительно сказала: – Мама права. Ты должен забрать их с острова. При первой же возможности.

– Хатуту не может остаться без короля, – возразил Поль. – Тав-Чев хочет быть королем, когда вырастет. Если я привезу его в Париж, королем Франции он не станет.

Марго весело рассмеялась. Американский смех американской девушки с американской рекламы. Поль с детства помнил цветные американские рекламы. Французские рекламы тогда были только черно-белые. Мама тоже смеялась. Поль улыбался. Ему было легко в обществе этих двух женских особей. Одной девятнадцать лет, другой…

– Мама, сколько тебе лет?

– Сорок четыре.

– Имей в виду, – сказала Марго, – такие вопросы можно задавать только маме.

– Слушайся Марго, – заметила мама. – Она прослушала специальные лекции о хорошем тоне. Сразу после войны это было не модно. Теперь хороший тон опять входит в ходу.

– Я люблю хороший тон, – сказал Поль.

Марго, глядя на Поля, сказала:

– Я бы хотела посмотреть на Тав-Чева.

– Поль говорит, что он как все маори, только чуть светлее. И глаза светлые.

– Голубые? – спросила Марго.

– Это Тав-Чев думает, что они у него голубые, – пояснил Поль. – А на самом деле… – он оглядел стол, указал на лист увядающего зеленого салата: – вот такие.

– Серозеленые, – определила Марго. – Под краски Гогена. Мама любит такие цвета. Наверное, хорошее сочетание с коричневой кожей. Сколько лет Тав-Чеву?

– Десять, – ответил Поль. Мама тут же пояснила:

– На Маркизах женятся рано. Поль женился на принцессе острова в двенадцать лет. А ей было четырнадцать.

– Я знаю, – сказала Марго. – На Маркизах мальчики в самом нежном возрасте становятся отцами семейств. Так сказано у Мельвиля.

Поль знал, что Мельвиль – американский писатель. Цитаты из его романа были приведены в книге о Полинезии, которую ему давала мадам Туанасье. Мама сказала озабоченным тоном:

– Только не надо до поры до времени никому этого говорить. Может быть, капитан был и прав, что не следует пока рассказывать о родстве Поля с королем острова.

– Конечно прав, – согласилась Марго.

Сразу после кофе мама закурила. Марго тоже закурила свою тонкую сигарету. Глядя на Поля, она пододвинула ему свою пачку.

– Поль, на Хатуту курили?

– Да, но не такую гадость как у мамы.

– Закури мою сигарету. Они легче.

Поль закурил тонкую сигарету Марго.

– Действительно легче, – согласился Поль. – Но всё равно говно.

Марго рассмеялась.

– Поль! – воскликнула мама. – А вот за такие слова я тебя наказывала в детстве.

– Мама, – сказала с улыбкой Марго. – Это же любимое слово Наполеона Бонапарта.