Цена соли - Патриция Хайсмит

23

Терез вошла в свою старую комнату, и первое, что она заметила, был расправленный угол ковра. И ещё – насколько маленькой и трагичной выглядела комната. И всё же это была её комната – крохотное радио на книжной полке, подушки на раскладной тахте – такие же личные, как подпись, давно поставленная и забытая. Как эти два-три висящих на стене макета, которых она старательно избегала взглядом.

Она пошла в банк, сняла со счёта сто долларов из остававшихся двухсот и купила себе чёрное платье и пару туфель.

Завтра, подумала она, она позвонит Абби и как-то договорится насчёт машины Кэрол, но не сегодня.

На тот же день у неё была назначена встреча с Недом Бернштейном, сопродюсером английского спектакля, для которого Гаркеви должен был ставить декорации. Она взяла с собой три сделанных на Западе макета, а также фотографии «Дождика», чтобы ему показать. Работой подмастерья у Гаркеви – если она вообще её получит – не прокормиться, но есть и другие источники заработка, помимо универмагов уж во всяком случае. Например, телевидение.

Мистер Бернштейн равнодушно посмотрел на её работы. Терез сказала, что ещё не разговаривала с мистером Гаркеви, и спросила, не знает ли Бернштейн, набирает ли тот помощников. Бернштейн ответил, что это решать самому Гаркеви, но насколько ему известно, в ассистентах он больше не нуждается. Ни о каких других сценографических мастерских, где сейчас нанимают людей, Бернштейн тоже не слышал. И Терез подумала о шестидесятидолларовом платье. И об оставшихся в банке ста долларах. И она сказала миссис Осборн, что квартиру можно показывать когда угодно, потому что она съезжает. Терез пока понятия не имела куда. Она встала, чтобы уходить, и поблагодарила мистера Бернштейна за то, что тот всё-таки взглянул на её работы. Она сделала это с улыбкой.

– А как насчёт телевидения? – спросил Бернштейн. – Вы не пытались начать с него? Туда легче прорваться.

– Я сегодня встречаюсь с одним человеком в «ДуМонте»[21]. – Мистер Донохью снабдил её в январе парой имён. Бернштейн дал ещё несколько.

Потом она позвонила в студию Гаркеви. Гаркеви сказал, что прямо сейчас уходит, но она может сегодня закинуть ему макеты, и он посмотрит их завтра утром.

– Кстати, завтра часов в пять в Сен-Режи намечается коктейль в честь Женевьевы Кранелл. Если у вас будет желание туда заглянуть, – сказал Гаркеви в своей стаккатной манере, которая сообщала его тихому голосу математическую точность, – по крайней мере, тогда мы точно завтра увидимся. Сможете?

– Да. С большим удовольствием. Где именно в Сен-Режи?

Он зачитал из приглашения: люкс «Д», с пяти до семи.

– Я сам буду там к шести.

Она вышла из телефонной будки такая радостная, будто Гаркеви только что предложил ей партнёрство. Она пешком прошла двенадцать кварталов до его студии и там отдала макеты молодому человеку – другому, не тому, которого она видела в январе. Гаркеви часто менял ассистентов. Она окинула мастерскую благоговейным взглядом перед тем, как закрыть дверь. Возможно, он скоро возьмёт её к себе. Возможно, завтра она и узнает.

Она зашла в аптеку на Бродвее и позвонила Абби в Нью-Джерси. Голос Абби звучал совершенно иначе, чем в Чикаго. Кэрол, должно быть, гораздо лучше, подумала Терез. Но она не спросила про Кэрол. Она звонила, чтобы договориться о машине.

– Я могу приехать и забрать её, если хочешь, – сказала Абби. – Но почему бы тебе не позвонить и не поговорить об этом с Кэрол? Я знаю, что она была бы рада тебя слышать. – Абби фактически лезла из кожи вон.

– Ну… – Терез не хотела ей звонить. Но чего она боялась? Голоса Кэрол? Самой Кэрол? – Хорошо. Я пригоню машину к ней, если она не будет возражать. Если будет, я тебе перезвоню.

– Когда? Сегодня?

– Да. Через несколько минут.

Терез прошла к выходу из аптеки и остановилась там на пару минут, разглядывая рекламу «Кэмела» с гигантским лицом, выпускающим кольца дыма, как гигантские пончики; низкопосаженные, угрюмого вида такси, лавирующие, словно акулы, в этот суматошный час, когда народ возвращается с дневных спектаклей и киносеансов; знакомую солянку из вывесок ресторанов и баров, навесов, парадных крылечек и витрин, эту рыжевато-коричневую мешанину боковой улицы, такой же, как сотни других в Нью-Йорке. Она вспомнила, как шла однажды по улице в районе Вест-Восьмидесятых – фасады домов из песчаника, с бессчётными наслоениями человеческого рода, человеческих жизней, одни из которых начинались, другие заканчивались там, – и она вспомнила ощущение придавленности всем этим, и как она торопилась поскорее выбраться оттуда на ближайший проспект. Каких-нибудь два-три месяца назад. Теперь такая же улица наполнила её напряжённым и радостным волнением, желанием броситься туда с головой, вниз по тротуару со всеми его вывесками и козырьками театров, со спешащими и наталкивающимися друг на друга людьми. Она повернулась и пошла обратно к телефонным кабинкам.

Минуту спустя она услышала голос Кэрол.

– Когда ты приехала, Терез?

Сердце коротко трепыхнулось в потрясении при первом звуке голоса, и после – ничего.

– Вчера.

– Как ты? Выглядишь так же? – Кэрол говорила скованно, как если бы с ней рядом кто-то находился, хотя Терез была уверена, что там никого нет.

– Не совсем. А ты?

Кэрол помедлила.

– Ты говоришь по-другому.

– Я другая.

– Я тебя увижу? Или не хочешь? Один раз. – Это был голос Кэрол, но слова были не её. Слова были осторожные и неуверенные. – Может быть, сегодня? Ты на машине?

– Сегодня я должна встретиться с парой людей. Не будет времени. – Когда это она отказывала Кэрол, если Кэрол хотела её видеть? – Хочешь, я завтра перегоню к тебе машину?

– Нет, я могу сама за ней приехать. Я не инвалид. Она хорошо себя вела?

– Она в хорошей форме, – сказала Терез. – Нигде никаких царапин.

– А ты? – спросила Кэрол, но Терез ничего не ответила. – Я увижу тебя завтра? У тебя будет хоть сколько-нибудь времени во второй половине дня?

Они договорились встретиться в баре «Ритц-Тауэра» на Пятьдесят седьмой улице в половине пятого и затем попрощались.

КЭРОЛ ОПОЗДАЛА НА четверть часа. Терез ждала её за столиком, откуда видны были ведущие в бар стеклянные двери, и наконец она увидела, как Кэрол толчком открывает одну из них. Тело слабо заныло, и напряжение отпустило её. Кэрол была в той же шубе, в тех же чёрных замшевых туфлях, что и в день, когда Терез впервые её увидела, но сейчас красный шарф оттенял белокурую приподнятую голову. Лицо у неё было похудевшее, удивление и лёгкая улыбка преобразили его, когда она увидела Терез.

– Здравствуй, – сказала Терез.

– Я тебя сразу даже не узнала. – И Кэрол на секунду остановилась у столика, глядя на неё перед тем, как сесть. – Очень любезно с твоей стороны, что согласилась со мной встретиться.