Величайший рыцарь - Элизабет Чедвик

Изабель с матерью провели некоторое время в Стригиле, на скале над рекой Ви, но через два месяца расстались. Изабель отправили в Лондон, а Аойфе вернулась в Ирландию. Девушка все еще чувствовала руки матери. Та очень крепко обняла ее в последний раз и сказала, что Изабель нужно быть сильной, достойной отца и предков.

– Твой отец и дед никогда не сдавались и не прекращали борьбы, – сказала Аойфе. – И ты должна быть такой, как они. Помни, кто ты, дочь моя, и не позволь им сломить твой дух.

Изабель шмыгнула носом. Теперь она очень близко подошла к тому, чтобы почувствовать себя сломленной. Ее забрали из родного дома, от друзей и семьи. Ее могли утешить только две знакомые женщины, обе больные, и маленький щенок гончей, которого ей при расставании подарила мать. Маленькое существо свернулось на куче одеял и спало. Изабель назвала его Дамаск, потому что шерстка с серебристым отливом напоминала арабский шелк.

Позади прозвучал крик, и на дороге, разбрызгивая лужи, появился еще один отряд. Изабель увидела, как ее рыцари потянулись к мечам, и у нее все сжалось внутри. Во время путешествий всегда была опасность грабежа или похищения. Предполагалось, что в стране царит мир, но, как и в Ирландии, в воздухе висело напряжение и постоянно строились какие-то заговоры. Изабель вздохнула с облегчением, увидев, что ее охранники успокоились и дружески здороваются с только что появившимся людьми. Теперь Изабель поняла, что это не отряд, а один рыцарь с оруженосцем и конюхом, все – в тяжелых плащах, спасающих от дождя. Ремни, которые проходили по лбу и груди коня рыцаря, украшали небольшие круглые значки из эмали, наполовину зеленые, наполовину желтые, на которых был изображен оскалившийся красный лев. Они поразили Изабель. Щит и знамя рыцаря были такого же цвета, что и значки, но поскольку девушка жила в Ирландии, то не представляла, кто это, да и рассмотреть толком не могла из-за широкого плаща.

До нее долетали обрывки разговора. Мешал дождь и то, что мужчины поворачивали головы, обращаясь друг к другу. Она услышала свое имя.

– Графиня Изабель из Стригила… направляется в Лондон… по королевскому указу.

Рыцарь что-то сказал про ужасную погоду, а ее охранники ответили, что собираются остановиться в аббатстве в Ридинге.

– А там, куда вы собираетесь, теплее, сэр?

Рыцарь печально согласился и поехал дальше. Когда он оказался поближе к крытой повозке, все так же разбрызгивая воду, Изабель заметила красный крест крестоносца, пришитый к плащу. Конь был в мыле, а голые руки на поводьях блестели от дождя. Бросался в глаза золотой перстень-печатка и еще один, с большим голубым сапфиром. Изабель не могла рассмотреть его лица, но поняла, что, проезжая мимо, он обратился к ней. Это было одно слово: «Госпожа», – означавшее одновременно приветствие, выражение почтения и прощание. За ним проследовали оруженосец с конюхом и несколько груженых вьючных лошадей. Изабель подвинулась в глубь повозки. На кончиках ее тяжелых золотистых кос, словно драгоценные камни, блестели капли дождя, а лицо замерзло.

* * *

По пути Вильгельм заглянул в Солсбери к королеве Алиеноре, где преклонил колени, чтобы получить ее благословение на паломничество. Она легко коснулась его головы и спокойным, ровным голосом пожелала ему счастливого пути и Божьей помощи.

– Найдите успокоение для своей души и для души моего сына, – тихо сказала она. – И пусть Господь поможет вам вернуться домой в целости и сохранности, после того как вы найдете свой путь.

– Спасибо, госпожа, – он поднялся на ноги по ее приказу и поцеловал ей руку.

Алиенора долго и внимательно смотрела на него.

– Вы сделали все, что могли, для него, Вильгельм. Он подвел вас, но вы никогда не подводили его… И вы никогда не подводили меня. Ни разу, ни на мгновение.

Она нашла больное место у него в душе и использовала раскаленный добела нож со знанием дела и жестоким сочувствием.

– Нет, – сказал он. – Но, возможно, я подвел самого себя. Пришло время обо всем подумать и все оценить.

Алиенора изучающее оглядела его, потом кивнула.

– Тогда поезжайте и сделайте это, – сказала она.- Но не стройте себе тюрьму и не теряйте доброты, которой всегда отличались.

* * *

Вильгельм долго думал о плаще молодого короля. Вначале он завернул его в полотняную ткань и держал в вощеном кожаном мешке, чтобы защитить от непогоды, но к тому времени, как он переправился в Нормандию и снова посетил гробницу в Руане, он изменил решение. Если бы Генрих собирался совершить паломничество в Иерусалим, то надел бы плащ. Поэтому и Вильгельм должен его носить. Он развернул его и обернул им надгробие молодого короля. Целую ночь плащ лежал там, пока Вильгельм нес всенощное бдение. Красный шелковый крест, пришитый к груди над сердцем, блестел в отсветах свечей.

Утром после исповеди и службы Вильгельм надел плащ и не снимал на протяжении долгого путешествия через Ломбардию, Апулию и Бриндизи, а потом через проливы в Дуррес, через Византию в Константинополь. Затем его ждал изнурительный путь через Анатолию к Сирийским ворогам и последний этап вдоль побережья до Кесари, перед тем как повернуть к Иерусалиму. К тому времени, как он проехал через ворота Давида и въехал в Небесный град, он сильно похудел, но был гибким и сильным, как хлыст. Плащ молодого короля уже не выглядел новым и роскошным, его теперь никто не принял бы за королевскую одежду. Красный шелковый крест пообтрепался, сочная голубая краска выцвела на соленом ветру и под горячим солнцем, подол в некоторых местах распоролся, в результате край получился неровным. Вильгельм время от времени сам зашивал плащ.

Путь оказался трудным, наполненным опасностями и лишениями, но с каждой пройденной милей у Вильгельма с плеч спадал груз вины и печали. Чем жарче было солнце, чем яростнее дул ветер, чем труднее оказывалась дорога, тем легче у него становилось на душе. Он зажег свечи, положил плащ молодого короля на Гроб Господень в храме и почувствовал себя невесомым, как шелуха или скорлупа. Он не смог бы взлететь, даже если бы и попытался, поэтому остался стоять на коленях с опущенной головой. Вильгельм просил у Господа прощения, пока перед глазами не появился белый свет, а затем тьма.

Наконец над ним склонился монах из Ордена Тамплиеров, помог ему встать и молча вывел на улицу к Рису и Юстасу, затем отвел их всех на постоялый двор, где Вильгельм выпил подслащенного вина и съел тарелку фаршированных фиников. Постепенно Вильгельм оживал. Впервые за долгое время он ощущал вкус вина, сладостей и голод, от которого все еще урчало в животе. На пути в Иерусалим еда была просто необходимым условием для продолжения путешествия, преодоления мили за милей, а ближе к концу вообще не играла роли.

Монах внимательно смотрел на Вильгельма с сочувствием в темных глазах. Его звали Тибод, он был нормандцем, из поместий Гиффарда в Лонгевиле. Он помнил Вильгельма как участника многих турниров.

– Это было в те дни, когда я еще не отправился в Утремер и не принял постриг, – сказал он. – Вы участвовали в турнирах вместе с молодым королем, и никто не мог с вами сравниться. Я до сих пор помню, как вы устраивали настоящий пожар на поле.