Дендрофобия - Наталья Горская

– Ну, это какой-то…

– Фашизм, хотите сказать? Да, так принято считать, что подобные рассуждения попахивают фашизмом. Но через сто лет, когда два человека из трёх будут иметь серьёзные отклонения в развитии, люди будут вынуждены прислушаться к этим идеям. Я не спорю, среди инвалидов очень много сильных людей, даже можно сказать, что инвалидность их сделала сильней и у них есть чему поучиться здоровым, которым при их здоровье хватает наглости хныкать или пропивать его. Брюшко отрастят и скулят – догадайся, кто из них в большей степени инвалид. Я знаю людей, которые без ног ходят, и ходят так, что никто даже не догадывается, что у них ног нет. О чём говорить, если инвалиды уже свои Олимпиады устраивают, тогда как многие условно здоровые на турнике ни разу подтянуться не могут, вообще своим телом не владеют. Надо учиться у этих людей силе, но в нашем слезливом и всё время причитающем обществе, в нашей охочей до соплей культуре больных и слабых, особенно детей, принято делать ещё слабее хныканьем и сюсюканьем. Люди не хотят быть сильными, им удобней стяжать жалость и сострадание. Теперь многие женщины все девять месяцев лежат «на сохранении», дышат выхлопными газами с улицы через форточку – в городах это называется «проветривать помещение» – и глотают таблетки. Чего они там сохраняют, спрашивается? Болезни и аномалии своего будущего ребёнка. При искусственном поддержании такой беременности, тяготеющей к самопрерыванию, происходит сохранение всех этих отрицательных факторов. В естественных условиях генетические нарушения и мутации отсеиваются за счёт выкидышей или бесплодия. Раньше банальная импотенция была гарантированным препятствием к передаче дефектного генетического материала следующим поколениям. Но теперь придумали таблетки, с помощью которых любой старый пердун в состоянии зачать ребёнка, передав ему целый букет своих возрастных заболеваний и отклонений, что раньше было просто невозможно – таких чудо-таблеток не было. Вы посмотрите вокруг: все жрут какие-то таблетки! Многие уже не мыслят своей жизни без них. Даже совсем молодые семьи имеют целые арсеналы разнообразных лекарств и считают это признаком медицинской грамотности. Это нормально? Как говорится, дешевле похоронить, чем таблеток на всех напастись. Детей рожают слабых, болезненных, над ними трясутся, доказывают, что они не смогут жить самостоятельно, чем формируют у них истеричный характер в стиле «мне все должны, а то щас помру, и всем стыдно будет». Во многих городах уже приходится создавать специальные условия для перемещения инвалидов, которые с рождения не могут ходить, не способны себя обслуживать, их нельзя оставлять одних, потому что таких людей всё больше и больше. А медицина вытягивает деньги. Сначала она помогает женщине за деньги выносить нежизнеспособного ребёнка, потом за ещё большие деньги лечит его. И «лечение» это может длиться до бесконечности. Пока деньги не кончатся. В нашей стране медицину сейчас никто не финансирует, поэтому она вынуждена делать себе рекламу, доказывать людям, что тем без неё никак.

– Ну, к стоматологу-то Вы ходите? Я смотрю, у Вас зубы хорошие, и все на месте.

– А зубы мне пока ещё рано терять.

– Ничего себе «рано»! Мы внуку уж две пломбы поставили.

– Это когда сверлят?

– Неужели никогда не делали? Кошмар! Вам и в самом деле медицина совсем не нужна.

– Видимо, потому что я конфет не ем. В детстве это дефицит был, мать только на Новый год ездила за ними в Ленинград, стояла в километровых очередях. Но их не столько ели, сколько смотрели, как на сувенир. Поэтому привычки есть сладкое не сформировалось. С современными детьми сложнее – магазины завалены какой-то сладкой дрянью на палочке всех цветов радуги. И вот с этой палочкой теперь через одного ходят, у некоторых она как сигарета изо рта торчит.

– Это Чупа-Чупс называется, – любезно подсказала Людмила Евгеньевна.

– Я бы гуталин с таким названием не купил, а они это в рот суют. Что это? Еда? Что-то полезное там есть?

– Психологи говорят, что повальная страсть всё время жевать жвачку или сосать леденцы является признаком хронического стресса у современных людей.

– А чем таким заняты нынче люди, что у них стресс? Я понимаю, когда стресс у тех, кто самолёты строит или мосты возводит и волнуется: не рухнет ли их творение в первый же день. Но кто у нас сейчас что-то строит, создаёт, возводит? Все только жуют это дерьмо на палочке. Даже из детских колясок она торчит – там тоже стресс? Одни конфеты жрут, другие водку хлещут, третьи таблетки глотают горстями – у всех стресс. Ох, уеду в тундру жить.

– Там сейчас тоже кризис. Экологический.

– Только это и останавливает… Всё-таки у нас было счастливое детство. Мы были глупее современных детей, но лучше ограждены от всякой дряни. Был дефицит на конфеты, теперь они доступны, зато зубы выпадают уже у дошкольников. Я со своими воюю, я им говорю: «Организм – не помойка, чтобы в него пихать всё подряд. Надо сортировать мусор, который в себя закладываешь».

– Сколько их у Вас?

– Трое.

– Господи, здесь у всех такие семьи огромные!

– Где ж огромные? Огромные – это семь-восемь детей.

– А Вы тоже выросли в большой семье? Нет, я просто заметила, что выходцы из больших семей чаще имеют только одного ребёнка или вообще без детей живут.

– Я один в семье рос. Точнее, не один… У меня ещё были сестра и брат, старше меня на несколько лет. Я их никогда не видел. Они погибли до моего рождения. На мине подорвались.

– Как это?

– Очень просто. Здесь до сих пор бомбы и мины времён Второй мировой взрываются, если кто нечаянно наступит. На моей памяти случая два-три точно было, когда школьники находили фугасы в черте города и взрывались. А уж в лесу этого добра, как грибов, из земли торчит, даже искать не надо… Они играли где-то на опушке, бегали, прыгали, как обычно дети делают. Видимо, кто-то наступил на взрыватель. А срок службы у мины не ограничен. Мало того, от коррозии корпуса чувствительность возрастает настолько, что детской ногой достаточно задеть, чтоб взорвать… Здоровая, стерва, оказалась. Убила сестру, брата и ещё какого-то ребёнка, двоих покалечила. Моя жена там тоже была, но её не задело, ей тогда лет шесть было. Меня отец потом туда водил, показывал воронку, метров десять в диаметре. Её сразу вода заполнила, пруд образовался. Мать сколько раз его просила это место показать – не пускал. И мне не велел. Я туда хожу иногда, красиво там… А родители после этого спешно меня родили, чтоб совсем одним не остаться, хотя им уже за тридцать было – тогда это считалось поздно для рождения детей. И как же они надо мной тряслись! Я только потом понял, что они очень боялись и меня потерять.

– Ещё бы! Смелые они у Вас. Я бы, наверно, не смогла ещё родить, если бы первые дети так… погибли.

– Никто не знает, чего он может. Баловали они меня. Я сначала таким барином рос: чуть что не по мне – пасть открыл пошире и давай орать, пока мне всё не вынесут. Дед мной вовремя занялся. Как увидел эти мои концерты, так и пресёк на корню: «Я те щас по жопе-то надаю, будет повод выть». Я аж рот захлопнул от удивления: ни фига себе, думаю, да нешта так можно с бедным дитятей. Он стал меня лет с пяти с собой повсюду таскать, на работу брал, где мужики лес валили. Там работали гуцулы и валахи – чёрные такие дядьки, на разбойников из сказок похожи. Я любил с ними у костра сидеть, слушать их рассказы, говор их необычный, когда дед меня с собой в ночь брал. Родители в шоке были, но деда не переубедить: вы, говорит, внука мне не портите. Хотя у него этих внуков человек пятнадцать точно было, но он именно в меня так вцепился. А мать хотела, чтобы я музыкой занимался, договорилась с директором Дома Культуры, чтобы мне разрешили там на пианино какие-то гаммы разучивать. Пианино простым советским гражданам тогда было не купить как таковое. А я уже становился шпаной, мне больше нравилось драться, гаммы забросил, стал на кулаках отжиматься. Мать как увидела, так и обомлела: «Ты же руки себе испортишь». Дед ликовал: «Мужику руки нужны, чтобы топор крепко держать, а не на клавиши нажимать». Один раз мы с друзьями дрались на Ведьминой Горе – это микрорайон на другом конце города. Там раньше самая приличная в округе дискотека была, все туда таскались, но тамошние парни били чужих.