Последний вампир. Черная кровь. Красные кости - Кристофер Пайк

— У тебя никогда не было такой, как я, — мягко говорю я.

Другая нота. Еще одна нечеловеческая ласка.

Эдди облизывает губы.

— У тебя никогда не будет такой, как я, — шепчу я.

Я не пою ноту. Она поется сама.

Эдди суетится, он вне себя от страсти.

— Никогда. — Я выговариваю это слово своими влажными губами.

Еще одна нота. Я едва ее выдаю.

Эдди бросает пистолет и хватает меня. Мы целуемся.

Хмм. О'кей.

Я слегка отстраняюсь, чтобы он мог полюбоваться мной целиком.

— Я люблю это делать на холоде, — говорю я.

Эдди понимает. Он — мороженщик, знаток замороженных трупов. Это его дело, и не надо судить его слишком строго. Особенно когда он западает на мое внушение и тащит меня в заднюю часть дома. К огромному морозильнику, где он среди ночи брал мороженое. Я так слаба — Эдди тащит меня за волосы. Распахивая толстую белую дверь, он бросает меня в морозильный туман, в холодную темень, где его зрение не такое острое, как у меня, и где его и моя сопротивляемость холоду будет находиться в практическом равновесии, пока одна из них не выдержит. Я падаю на спину, быстро встаю и ловлю на себе этот особый взгляд Эдди. Думаю, он даже не позволит мне полностью раздеться. Я движением головы отбрасываю волосы на бок, поднимаю правую руку и кладу ее на левую грудь. Прежде чем заговорить, я в последний раз высвистываю последнюю ноту.

— Я предпочитаю темноту, — говорю я. — По мне, так получается гораздо непристойнее.

Эдди, Эдди — на нем так много кнопок. Он пинком захлопывает дверь. Лампочки на потолке то ли нет, то ли она не работает. Полная темнота и холод.

Я слышу, как он идет ко мне.

Более того, даже при полном отсутствии света я различаю его едва уловимый силуэт. А по его неуверенным движениям я понимаю, что меня он совсем не видит. Кроме того, я уверена, что холод сгустил его вампирскую кровь. Это и хорошо, и плохо. Чем он медленнее, тем легче будет с ним справиться. Но холод так же подействует и на меня. В действительности мое преимущество в том, что я знаю об этой подступающей слабости. К сожалению, змеи никогда не совокупляются зимней ночью. Морозильник остужает его безрассудную страсть, как раз когда я в ней больше всего нуждаюсь. Не успеваю я исполнить еще одну ноту, как он останавливается на полушаге. Я вижу: он понял, что попался на мою уловку. Он мгновенно разворачивается к двери.

Я ставлю ему подножку. Он падает на пол.

На тот случай, если дверь большой морозильной камеры заест и человек окажется запертым внутри, закон требует, чтобы в камере всегда был топор. С его помощью несчастный сможет прорубиться наружу. В морозильнике Эдди топор пристегнут к двери, и это соответствует нормам. Когда Эдди падает, я прыгаю ему на спину и через его голову хватаю топор. Этот леденец на палочке очень большой. Подняв его над головой и ощущая тяжесть его острого стального лезвия, я испытываю настоящее счастье.

— Какое мороженое тебе больше всего нравится, малыш? — спрашиваю я.

Эдди быстро встает на колени, пытаясь найти меня в темноте, ощупывая воздух руками, понимая, что я где–то рядом, но не зная, что у меня в руках.

— А? — говорит он.

— Красное вишневое? — шепчу я.

Я с силой опускаю топор. Отрубаю его чертову голову. Фонтаном бьет черная кровь, и я пинком отбрасываю отрубленную башку — похоже, она летит в ящик для слоеного мороженого. Бросив топор, я в темноте нащупываю дверь и с большим трудом ее открываю. Силы окончательно оставили меня. Даже с топором, даже будучи вампиром, я бы не смогла прорубиться наружу.

Джоэл умирает на диване. Ему осталось жить минуту, может, две. Я встаю перед ним на колени и поднимаю его упавшую голову. Он открывает глаза и пытается мне улыбнуться.

— Ты его остановила? — шепчет он.

— Да. Он мертв. — Я делаю паузу и бросаю взгляд на иглу, которая все еще торчит в моей руке, на жгут и пластиковую трубку. Я скручиваю ее, чтобы моя кровь не стекала на пол. Вглядываюсь в лицо Джоэла, я чувствую себя такой виноватой.

— Ты знаешь, кто я? — спрашиваю я.

— Да, — выговаривает он с трудом.

— Хочешь быть такой, как я?

Он закрывает глаза:

— Нет.

Я хватаю и трясу его:

— Но тогда ты умрешь, Джоэл.

— Да. — Его голова падает на грудь. У него обреченное дыхание, как пузырьки воздуха на глади горного озера, готового к зимней стуже. Все же он заговаривает еще раз и произносит лишь одно сладкое слово, которое пронзает мне сердце и заставляет меня почувствовать свою ответственность за него: — Сита.

Секунды бегут. Как всегда. Всей силы солнца не хватит, чтобы хоть на один миг их остановить. Поэтому и смерть приходит между мгновениями, как воровской проблеск света во тьме. Эдди принес запасной шприц. Он лежит на обеденном столе, и его игла как бы ждет, чтобы я воткнула ее в глаз бога. Кришна взял с меня обещание не делать новых вампиров и взамен собирался даровать мне свою милость и свою защиту. И хотя я сделала вампира из Рея, Якша верил, что я все еще в милости, потому что я дала Рею свою кровь, чтобы спасти его, потому что я любила его.

«Там, где любовь, там моя милость».

Я верю, что могу спасти Джоэла. Я чувствую, что это мой долг.

Но люблю ли я его?

Боже, помоги мне, я не знаю.

Я ковыляю в столовую и беру другой шприц. Он точно подходит к пластиковой трубке. Поскольку на мне жгут, кровь будет выдавливаться из моих вен и потечет в его. Как и Рей шесть недель назад, Джоэл будет навечно изменен. Но, глядя на его лицо без признаков сознания, я задумываюсь, имеет ли право любое существо, смертное или бессмертное, принимать решения, которые длятся вечно. Я только знаю, что буду по нему скучать, если он умрет.

Сидя рядом с ним и баюкая его в своих руках, я вставляю иглу в его вену. Моя кровь — она идет в него. Но на чем она остановится? Опадая на диван и начиная терять сознание, я понимаю, что утром он может меня возненавидеть — утром, которое отныне для него всегда будет начинаться к ночи. Он сказал мне не делать этого. Он даже может убить меня за это. Но я так измождена, что даже не знаю, волнует ли меня это. Пусть он продолжает эту историю, думаю я.

Пусть он будет послушным вампиром.

Посвящается Рене

Я — вампир. Кровь меня не волнует. Мне нравится кровь. Даже вид собственной крови меня не пугает. Но мысль о том, что моя кровь способна сделать с другими — это касается всего мира, — меня ужасает. Когда–то Бог взял с меня клятву не создавать новых вампиров. Когда–то я верила в Бога. Но моя вера, как и моя клятва, слишком часто растаптывалась за мою долгую жизнь. Я — Алиса Перн, забытая ныне Сита, дитя демона. Я — самое старое живое существо на земле.