Сезон гроз - Анджей Сапковский

Белогун устроился на троне. Глядел на сыновей сверху вниз, взглядом триумфатора, пред которым коленопреклоненно молят о пощаде и милости разгромленные в битве враги. Однако на известных Геральту картинах на лицах у триумфаторов заметны были достоинство, честь, благородство и уважение к побежденным. На лице Белогуна всего этого было не сыскать. Проступала на нем исключительно едкая насмешка.

– Мой придворный шут, – проговорил король, – вчера расхворался. Понос у него. Думал я – не повезло, не будет шуток, не будет потех, не будет смеху. Я ошибался. Вон же как смешно. Того и гляди, скоро треснешь со смеху. Потому что это вы, вы оба, сыны мои, смешны. Достойны жалости, но смешны. Годами, гарантирую я вам, в постели с моей супружницей, после шуточек да любовных скачек, когда б ни вспомнили мы о вас и об этом дне, всегда будем смеяться. Потому как нет ничего смешнее глупца.

Ксандер, как нетрудно было заметить, боялся. Бегал глазами по залу и интенсивно потел. Эгмунд – напротив, не выказывал страха. Смотрел прямо в глаза отцу и отвечал иронией на иронию.

– Народная мудрость гласит: надейся на лучшее, готовься к худшему. А что может быть худше, чем предательство родных сынов? Среди наиболее доверенных ваших споборников я разместил своих агентов. Ваши соучастники предали вас тотчас же, едва только их прижали. Ваши фактотумы и фавориты как раз бегут из города.

– Да, сыны мои. Думали вы, будто я слепой и глухой? Будто старый я, дряхлый и бестолковый? Думали, будто не вижу, что оба вы жаждете трона и короны? Что жаждете их, словно свинья – трюфелей? Свинья, как унюхает трюфеля, дуреет. От страсти, от жажды, от возбуждения и дикого аппетита. Свинья безумствует, визжит, роет, ничего окрест не замечает – только бы до трюфелей добраться. Чтобы ее отогнать, приходится лупить палкой. И вы, сыны мои, именно свиньями и оказались. Унюхали гриб, ошалели от жадности и аппетита. Но хрен вы получите, а не трюфель! А вот палки непременно отведаете. Выступили вы против меня, сыны, восстали на мои власть и персону. Здоровые же люди, что против меня выступают, обычно резко умаляются в здоровье. Это факт, подтвержденный медицинскими науками.

– В порту бросил якорь фрегат «Ахеронтия». Приплыл он сюда по моему приказу, это я нанял капитана. Суд соберется к утру, приговор огласят до полудня. А в полдень оба вы окажетесь на корабле. Его вам позволят оставить, лишь когда фрегат пройдет морской маяк в Пакс де Мар. Что на самом деле означает: вашим новым местом обитания станет Назаир. Эббинг. Маэхт. Или Нильфгаард. Или же самый предел мира и преддверье ада, если в воле вашей будет туда отправиться. Поскольку сюда, в эти края, вы не вернетесь никогда. Никогда. Если дорожите головами на своих плечах.

– Ты хочешь нас изгнать? – завыл Ксандер. – Так же, как изгнал Вираксаса? Наши имена тоже запретишь произносить при дворе?

– Вираксаса изгнал я во гневе и без приговора. Что не означает, будто не прикажу его казнить, если осмелится вернуться. Вас же двоих к изгнанию приговорит трибунал. Законно и правомочно.

– Ты так в этом уверен? А вот увидим! Увидим, что на такое бесправие скажет суд!

– Суд знает, какого приговора я жду – и ровно такой вынесет. Единомысленно и единогласно.

– Как же, единогласно! В этой стране суды независимы!

– Суды – да. А судьи – нет. Глуп ты, Ксандер. Мать твоя была дурища, глупее сапога, а ты в нее пошел. Даже это покушение наверняка не сам подстроил, все спланировал кто-то из твоих фаворитов. Но в целом-то я счастлив, что ты влез в заговор, с радостью от тебя избавлюсь. Другое дело Эгмунд, да, Эгмунд у нас ловкач. Ведьмак, нанятый для охраны отца заботливым сыном, ах, как же ловко скрывал ты это в тайне – чтобы все узнали. А потом – контактный яд. Хитрая штуковина оный яд, еду и напитки для меня пробуют, но кто бы подумал о рукояти кочерги для камина в королевской спальне? Кочерги, которой пользуюсь только я – и никому прикасаться к ней не позволяю? Умно, умно, сын. Только вот отравитель твой тебя предал, так уж оно повелось, предатели предают предателей. Отчего молчишь, Эгмунд? Нечего сказать?

Глаза Эгмунда оставались холодны, все еще не было в них ни тени страха. Совершенно не пугает его перспектива банниции, понял Геральт, не думает он об изгнании и о жизни на чужбине, не думает об «Ахеронтии», не думает о Пакс де Мар. О чем же он думает?

– Нечего, – повторил король, – сказать тебе, сын?

– Только одно, – процедил Эгмунд. – Одну из народных мудростей, которые ты так любишь. Нет дурня большего, чем дурень старый. Припомни мои слова, отец. Когда наступит подходящее время.

– Увести их, запереть и стеречь, – приказал Белогун. – Это твое задание, Ферран, это – роль инстигатора. А теперь позвать сюда портного, гофмейстера и нотариуса, все другие – прочь! А ты, ведьмак… Научился нынче кой-чему, верно? Узнал кое-что о себе? Как минимум то, что ты – наивный фраер? Если ты это понял, будет хоть какая-то польза от твоего визита сюда. Каковой визит как раз завершен. Эй, там, двоих ко мне! Проводить ведьмака до ворот и вышвырнуть прочь. Да следите, чтобы не стянул чего из столового серебра!

* * *

В коридоре за вестибюлем дорогу им заступил капитан Ропп. В сопровождении двух персон с одинаковыми глазами, движениями и осанкой. Геральт готов был поспорить, что все трое некогда служили в одном отряде. И внезапно понял: знает, что случится и как пойдут дела. Поэтому не удивился, когда Ропп заявил, что принимает на себя охрану эскортированного, и приказал гвардейцам уйти прочь. Геральт знал: капитан велит ему идти следом. И ждал того, что двое остальных пойдут позади, у него за спиной.

Он догадывался, кого увидит в комнате, в которую они вошли.

Лютик был бледен как покойник и явственно напуган. Но похоже, оставался цел и невредим. Сидел на стуле с высокой спинкой. За стулом стоял худой тип с зачесанными и перехваченными сзади волосами. Тип держал в руке мизерикорд с длинным, тонким, четырехгранным клинком. Клинок был направлен прямо в шею поэта, под челюсть, снизу вверх.

– Только без глупостей, – предупредил Ропп. – Без глупостей, ведьмак. Одно необдуманное движение, только дернись, и господин Самса заколет музыкантишку, словно свинью. Не задумываясь.

Геральт знал, что господин Самса именно так и поступит. Потому как глаза у господина Самсы были еще паскудней, чем у Роппа. Были это глаза с особенным выражением. Людей с подобным взглядом порой можно повстречать в моргах и прозекториях. И трудятся они там вовсе не для того, чтобы заработать на хлеб, но чтобы реализовывать свои тайные склонности.

Геральт понимал также, отчего князь Эгмунд был спокоен. Отчего без страха глядел в будущее.

И в глаза отца.

– Нам нужно, чтобы ты оставался послушным, – сказал Ропп. – Будешь послушным – оба уцелеете.

– Сделаешь, что прикажем, – врал дальше капитан, – и тогда отпустим тебя с виршеплетом. Будешь упираться – убьем обоих.

– Ты совершаешь ошибку, Ропп.

– Господин Самса, – Ропп не обратил внимания на предупреждение, – останется здесь с музыкантишкой. Мы же – то есть, я и ты – отправимся в королевские комнаты. Там будет стража. У меня, как видишь, есть твой меч. Я отдам тебе его, а ты займешься стражей. И подмогой, которую стража, возможно, успеет вызвать, прежде чем ты всех перебьешь. Заслышав бой, слуги выведут короля секретным проходом, а там его уже будут поджидать Рихтер и Твердорук. Которые слегка изменят тутошний порядок престолонаследования и историю тутошней монархии.