Пять дней - Дуглас Кеннеди

Вышла из гостиницы на улицу. Рядом дежурили два такси. У одного из водителей я поинтересовалась, во сколько мне обойдется проезд до гостиницы «Хэмптон-корт», расположенной близ аэропорта. Он сказал, что это будет стоить примерно тридцать баксов плюс три семьдесят пять за проезд через туннель, ну и, конечно, чаевые. В общем и целом — сорок долларов. Обычно я не трачу столько на такую роскошь, как такси. Поэтому я перешла через дорогу, села в метро на станции «Парк-стейшн», заплатила два доллара и уже через полчаса была в аэропорту. Там мне пришлось двадцать минут ждать гостиничного автобуса, который останавливался у каждого терминала и доставил меня в гостиницу лишь к половине восьмого.

Автомобиль мой находился на гостиничной стоянке, там же, где я оставила его два дня назад. Укладывая в багажник чемодан, я думала: теперь я совсем не та женщина, что выходила из этой машины сорок восемь часов назад. Но другой мой внутренний голос возразил: в твоей судьбе изменилось одно — прибавилась еще одна большая печаль, с которой ты теперь пойдешь по жизни.

Всю дорогу на север я ехала по пустой автостраде. На всю мощь включила радио и, слушая вечерние передачи, пыталась отвлечься от своего горя. Периодически вытирая слезы, я жала на педаль акселератора и уже около половины десятого остановилась перед домом Люси. Всю дорогу до Мэна меня мучил один вопрос: если б я проявила больше чуткости, лучше прочувствовала ситуацию — сказала бы ему: «Да, давай вместе сходим в магазин красок, а потом заберем свои вещи из гостиницы у аэропорта», — были бы мы теперь в постели в нашем люксе, изливая свой восторг по поводу того, как нам повезло, что мы обрели столь удивительную любовь на этом жизненном витке?

Этот вопрос был поднят через час после того, как я приехала к Люси. Когда я появилась на пороге ее дома, она, с одного взгляда оценив мое состояние, обняла меня и сказала:

— Тебе нужно выпить.

Люси достала бутылку чего-то французского и красного. Мы устроились в двух мягких креслах у камина. Я стала рассказывать о том, что случилось, — спокойным, бесстрастным тоном. Так человек, ставший свидетелем страшной трагедии, описывает увиденные им события, не сознавая, что его спокойствие — это побочный результат полученной им психической травмы. Наконец я закончила свой рассказ. Люси долго молчала, но я видела, что она пытается совладать с собственными чувствами.

— Ты плачешь, — заметила я, озадаченно глядя на нее.

— Тебя это удивляет?

— Я…

Внезапно у меня как будто отнялся язык. Как будто я потеряла ориентацию, не понимала, где я, что со мной. Остатки самообладания, державшие меня на плаву последние несколько часов, иссякли. Я окончательно растерялась.

И меня снова прорвало. Я плакала все сильнее и сильнее. Люси подошла ко мне, обняла и не выпускала из своих объятий несколько минут, пока я не затихла. Она не пыталась утешить меня добрыми словами или дежурными банальностями, к которым часто с благими намерениями прибегают люди, столкнувшиеся с чужим горем. Она просто обнимала меня, а я к ней льнула, пока не выплакала все слезы. Потом я поплелась в ее ванную, чтобы умыться и привести себя в порядок: от слез косметика растеклась по лицу, оставив безобразные темные круги под глазами. Когда я вернулась в комнату, она подала мне бокал с вином и высказала следующее умное наблюдение:

— Я не стану говорить глупости типа «Все перемелется, мука будет». Не думаю, что ты его забудешь. Но скажу так: твой знакомый уже осознал, что совершил самую большую ошибку в своей жизни. И хотя я презираю его за трусость — и особенно за то, что он заставил тебя страдать, — мне его жалко. Ибо даже если эта боль останется в тебе навсегда — а я знаю, что так оно и будет, — ты научишься жить со своей печалью. Что же до того вопроса, которым ты изводила себя: были бы вы до сих пор вместе, если б он не поехал за вашими чемоданами?..

— Если б я поняла, что он на самом деле хотел мне сказать, — перебила я ее.

— Поняла? О, ради бога. Даже если б вы сейчас были вместе, сомнения, паника, что угодно, охватили бы его сразу же после твоего отъезда…

— Но если б мы провели вместе эту ночь, возможно…

— Что? На него снизошло бы откровение, которое связало бы вас на веки?

— Это была любовь, Люси. Настоящая любовь.

— Судя по твоему рассказу, наверное. И потому он тоже будет страдать. Но из страха, из трусости не решится связаться с тобой.

Молчание. Потом Люси сказала:

— Знаешь, почему я плакала? Отчасти потому, что мне больно за тебя. А еще потому, как ни противно это признавать, что во мне проснулась самая элементарная зависть. Как бы я хотела испытать то, что чувствовала ты последние несколько дней. Мне хочется, чтобы меня кто-то так же желал. Хочется найти настоящую любовь — пусть бы она продлилась лишь одни выходные. Хочется думать: я больше не одинока в этом мире.

Я закрыла глаза и почувствовала, как их обожгли слезы.

— У тебя все-таки есть дети, друзья, — добавила Люси.

— И все равно я одинока.

Мы снова на время погрузились в молчание.

— Мы все одиноки, — наконец произнесла Люси.

Мы проговорили до полуночи, допили бутылку вина. Мне удалось подавить очередной приступ рыданий. Потом наступило изнеможение. Люси показала на гостевую комнату, посоветовала как следует выспаться. Если я проснусь и ее не будет дома, я могу приготовить себе завтрак и кофе и оставаться здесь сколько захочу.

— Не хочешь идти домой, квартира над гаражом в твоем распоряжении, — сказала она.

— Нет, я домой пойду, — ответила я.

— Надеюсь, ты приняла верное решение.

— Верное или абсолютно неверное, это — мое решение.

— Прекрасно.

Люси явно не одобряла моего решения. Я это почувствовала по ее тону, хотя открыто, я знала, она своего недовольства никогда бы не выразила.

В гостевой комнате Люси стояла двуспальная кровать с древним матрасом, который продавился, наверно, еще во времена убийства первого представителя клана Кеннеди, фамильная вещь, которую Люси унаследовала вместе с этим домом.

Заснуть не удавалось, и в половине четвертого утра, признав свое поражение, я встала, оделась и оставила Люси записку на кухонном столе:

«Поехала домой. Зачем? Трудно сказать. Спасибо тебе за все. Ты, как всегда, оказалась самой лучшей подругой. И, пожалуйста, знай, что ты не одинока».

Спустя десять минут я затормозила у нашего дома. К моему удивлению, я там была не одна. Дэн сидел на качающейся скамейке на крыльце дома и курил. Завидев меня, он с виноватым видом, словно нашкодивший мальчишка, выбросил сигарету.

— Привет, — поздоровалась я, вылезая из машины.

— Привет, — ответил он. — Ты же вроде в Бостоне собиралась ночевать?

— Не спалось. Вот, решила приехать и проводить тебя на работу.