Бикини - Януш Леон Вишневский

— Я хочу перед вами извиниться. Это все из-за придурка Гарриса...

— За что вы передо мной извиняетесь? — прервала она его на полуслове.

— Ну, за Дрезден. Моя фамилия Пэттон.

— Вы тоже из Дрездена? На какой улице вы жили? — спросила она.

— Нет. Я не из Дрездена. Но я понимаю, что вам пришлось пережить.

— Вы не из Дрездена?! Нет?! Тогда вы никогда не поймете! Стэнли, черт побери, помоги мне! Что ему нужно?! Покажи ему документы! — твердила Анна в ужасе.

Он немедленно встал и вытянулся в струнку перед Пэттоном.

— Господин генерал, госпожа Бляйбтрой очень устала и, возможно, сейчас не в состоянии правильно выразить свои мысли по-английски. Простите ее, — сказал он.

— Конечно, конечно. — Пэттон покачал головой и удалился.

Анна успокоилась только когда генерал со своим адъютантом исчезли за шторкой, отделявшей их часть салона от той, где находились раненые солдаты.

— Кто это был, черт его подери?! — спросила она, понизив голос. — Он как две капли воды похож на одного противного контролера из семнадцатого трамвая. У меня было ощущение, будто меня поймали без билета, — добавила она с улыбкой.

— Это был Пэттон. Очень важный, сейчас, наверное, самый важный американский генерал. Это его армия заняла сначала Трир, а потом пол-Кельна.

— Блядь! Стэнли, неужели?! — спросила она с ужасом и недоверием в голосе. — Прости меня. Я не хотела. Я в последнее время боюсь всех людей в форме. Того контролера я тоже ужасно боялась.

Он громко засмеялся. Они летели в самолете Пэттона и только благодаря Пэттону. Присутствие немки на борту американского военного самолета вообще было чем-то абсурдным, и сам этот факт был, скорее всего, военной тайной. Полная неосведомленность Анны и это наивное, искреннее признание, скорее рассмешили, чем разозлили или удивили Стэнли. К тому же он невольно представил себе Пэттона в роли контролера, проверяющего билеты в немецком трамвае. Даже восклицание «блядь!» в устах хрупкой, нежной и беспомощной девушки с лицом ребенка было не вульгарным, а всего лишь забавным. Но через минуту он вновь стал серьезен.

— Ты расскажешь мне сейчас о Дрездене? — спросил он, глядя ей в глаза.

— Нет.

— А когда-нибудь?

— Не знаю... — Она отвернулась. — Постараюсь. Ты же видел снимки. Что тут еще рассказывать?

— Много чего. Например, почему ты ездила на семнадцатом трамвае без билета? И многое другое, чего нет на снимках. Я бы очень хотел, чтобы ты рассказала мне о своем Дрездене, в том числе и довоенном. Почему ты ездила на семнадцатом зайцем? Я всегда считал, что уж кто-кто, а вы, немцы, — дисциплинированный народ.

— У меня тогда не было денег, приходилось экономить даже на билетах. Все карманные деньги, которые я получала от родителей, и все, что давала мне бабушка, я тратила на фотопленку, книги по фотоделу, бумагу, химические реактивы для фотолаборатории. И на белье. Я обожала красивое белье. Когда у меня вдруг стала стремительно расти грудь... мне пришлось изрядно потратиться, — добавила она с улыбкой и вдруг спросила: — У твоей женщины большой бюст?

Стэнли не ожидал такого вопроса. Так, ни с того ни с сего, открыто, прямо в лоб? Пытаясь скрыть смущение, он поспешно отвернулся и потянулся за сигаретами к карману пиджака, висевшего на спинке металлического сиденья. Закурил...

В Штатах такой вопрос мог задать только психоаналитик, да и то если бы отважился. В последнее время в Америке нет психиатров. Все они, поддавшись европейской моде, стали именовать себя «психоаналитиками». К психиатрам ходили чокнутые, а к психоаналитикам — всего лишь «люди с проблемами». Такие ассоциации полезны для обеих сторон. Хотя на самом деле лишь некоторые психиатры сумели стать настоящими психоаналитиками. Прочим так только казалось.

Да, такой вопрос задал бы не психиатр, а психоаналитик — паценту, который провел на его кушетке несколько месяцев. И разумеется, уже уплатил ему несколько сот долларов гонорара. Если учесть, что еженедельная зарплата, к примеру, Лайзы не превышала пятидесяти долларов, визиты к психоаналитикам в конце двадцатых были неприличной роскошью. Американские, и в особенности нью-йоркские и калифорнийские психоаналитики принимали на веру все, что писал Фрейд, они просто бредили его идеями. Их кабинеты в пуританской Америке были средоточием «разнузданной и извращенной безнравственности, облеченной в насквозь фальшивые, но элегантные одежды псевдонаучной медицины, которая имеет с наукой столько же общего, сколько заклинания и заговоры колдуна или шамана из племени Новой Гвинеи или Африки, находящегося, как и сам Фрейд, в наркотическом трансе». В подобном тоне писали о психоанализе почти все консервативные и особенно религиозные газеты Америки. Зигмунд Фрейд для редакторов этих газет был «еврейским извращенцем-кокаинистом, который сводит священное, дарованное Богом человеческое сознание к какому-то подсознанию, руководящему тупыми обезьяньими движениями тела». По их мнению, все, кто теряет время в кабинетах так называемых психоаналитиков, «соблазненных фрейдизмом», и тратят там свои заработанные тяжелым трудом деньги, — «попавшиеся в ловушку простаки». Но появление еврея, извращенца и кокаиниста в одном лице, конечно, не случайность. И если о нем пишут американские религиозные газеты, значит, в эти кабинеты точно стоит пойти. Тем более что он, Стэнли, во всех подробностях знал о том, что там происходит, из материала, который подготовила по случаю юбилея Фрейда вездесущая Матильда из отдела культуры «Таймс». Кто мог сделать это лучше, чем она?

Старший редактор «Таймс», доктор философии Венского университета Матильда Ахтенштейн родилась 20 апреля 1889 года в Австрии, в городе Браунау на реке Инн. В тот же день и в том же городе, что и Адольф Гитлер. Поэтому свой день рождения, перейдя из иудаизма в католицизм, она перенесла на 25 декабря. Она была третьей дочерью еврейского лавочника и обедневшей австрийской аристократки. Их лавка и квартира над ней находились всего в нескольких улочках от дома Гитлера. Клара, мать Адольфа, скромная, печальная, измученная женщина с огромными блестящими глазами, часто покупала в их лавке молоко и хлеб. По воспоминаниям матери Матильды, Клара Гитлер, мать шестерых детей, почти постоянно была беременна. Иногда она приходила к ним с коляской, в которой лежал маленький Адольф. Алоиз Гитлер, отец Адольфа, толстый усатый сотрудник таможенного управления, тоже, хоть и редко, заходил в лавку, но только по вечерам. Он покупал — причем иногда в кредит — крепкую венгерскую водку и рыбу, которую отец Матильды ловил в реке Инн. Но в конце месяца всегда регулярно расплачивался. Так о семье Гитлеров рассказывала мать Матильды.

Моше Ахтенштейн, отец Матильды, скромный молчаливый лавочник из Браунау, мог изменить мировую историю, но не изменил. И до сих пор гордится этим. Однажды теплым майским вечером 1894 года Моше Ахтенштейн поехал на велосипеде ловить рыбу. Проезжая вдоль высокого берега реки Инн, он вдруг увидел, как в реку упал и начал тонуть маленький мальчик. Ни секунды не раздумывая, Моше остановился, бегом спустился к берегу и прыгнул в воду. Когда мальчик пришел в себя, оказалось, что его зовут Адольф Гитлер. Моше Ахтенштейн отвез его на раме велосипеда в родительский дом. Он и теперь помнит слезы в глазах Клары Гитлер, которая сначала плакала от благодарности, а потом умоляла Моше ничего не говорить ее мужу и не рассказывать никому в городке, ведь маленький Адольф ухитрился незаметно выйти из дома. Отец Матильды сохранил это в тайне, но не ото всех. Он рассказал об этом жене, которая не могла понять, почему он вернулся с рыбалки так рано, без рыбы, да еще и в мокрой одежде.