Пепельное небо - Джулиана Бэгготт

Если у них с Партриджем одна мать, а Партридж светлокожий, значит, и ее мать тоже светлокожая — ее мать, которая отправилась в Японию, чтобы стать предательницей, шпионкой, продающей секреты! Значит, ее мать и есть та женщина на пляже с фотографии Партриджа и та женщина с монитора компьютера, поющая ей колыбельную. Неужели она записала ее, потому что знала, что оставит дочь? Волосы матери на фотографии треплет ветер, щеки загорелые, улыбка одновременно счастливая и печальная. Тогда кто же ее мать, которую она всегда себе представляла — молодая и красивая японка, погибшая в аэропорту?

Ее отец, должно быть, был японцем — тем самым добрым королем из сказки. А кто тогда мужчина, о котором она думала, как об отце — светловолосый, косолапый, играющий в футбол на лужайке средней школы? Может быть, он был кем-то, кого дед когда-то любил? Его погибшим сыном?

Все это она должна будет рассказать маме, если увидит ее живьем — всю свою жизнь до того момента, как обрела ее вновь. Желание не пропало, только теперь добавилась еще и надежда, что она действительно увидит маму.

Но стоит ли верить, что мать может быть жива? Дед был единственным, кому Прессия верила, и все же он лгал ей все эти годы. Если она не может доверять ему, то кому она вообще тогда может верить?

Брэдвел протирает ее шею спиртом. Спиртом или просто жидкостью? Холодно, и кожа в мгновение покрывается мурашками.

— Чипы — это плохая идея, — заявляет Брэдвел. — Мои родители достаточно хорошо разбирались в теории заговора и не желали, чтобы за мной следили. Они не хотели иметь сверхвозможности, чтобы знать, кто где находится в данный момент. Слишком много власти. Этот чип делает вас мишенью.

— Стой, — шепчет Прессия. Она еще не готова.

Брэдвел отодвигается.

Прессия встает на колени.

— Что случилось? — спрашивает Брэдвел.

— Партридж, — зовет тихо Прессия.

— Да?

Она даже не знает, что хочет спросить. Голова просто разрывается от количества вопросов.

— Что ты хочешь спросить? — говорит Партридж. — Я отвечу на любой вопрос. Все что угодно!

Его голос кажется бестелесным, будто он звучит во сне, а не принадлежит реальному человеку, будто существует лишь в воспоминании. Партридж помнит их мать. Была ли Прессия слишком маленькой, чтобы помнить ее? Воспоминания — они как вода, — говорил дед. Сейчас это все обрело смысл. Или же она не помнит ее, потому что в ее жизни было слишком мало матери? Была ли ее мать королевой-лебедью, которая отдала свою дочь на воспитание бездетной женщине?

— Ты помнишь меня? Мы когда-нибудь встречались детьми?

Партридж сперва молчит. Может быть, на него тоже нахлынули воспоминания, или он пытается придумать для нее какую-нибудь историю, как сделал дед. Разве он не хочет наполнить ее пустое детство, стать настоящей семьей? Она бы хотела это сделать для него. Наконец он говорит:

— Нет. Я тебя не помню. — И затем быстро добавляет: — Но это ничего не значит! Мы были слишком маленькими.

— Ты помнишь маму беременной мною?

Партридж качает головой и проводит рукой по волосам.

— Нет, не помню.

Прессию переполняют вопросы. Как пахла мама? Как звучал ее голос? Похожа ли я на нее? Или я другая? Полюбит ли она меня? Любила ли она меня когда-нибудь? Неужели она вот так просто рассталась со мной?

— Как меня зовут? — шепчет девушка. — Не Прессия же. Я была подобрана дедушкой, и он, скорее всего, даже не знал меня. Его фамилия Бэлз. Это не моя фамилия. И не Уиллакс тоже.

— Я не знаю, как тебя зовут, — признается Партридж.

— Значит, у меня нет имени.

Брэдвел говорит:

— У тебя есть имя. И кто-то его знает. Мы найдем его.

— Седж, — шепчет Партридж, и его глаза увлажняются. — Вот бы вы с ним встретились. Ты бы ему понравилась.

Седж — это его погибший брат. Ее покойный единоутробный брат. Мир дает и вновь отбирает с бешеной скоростью.

— Мне очень жаль.

— Нет, все уже в порядке, — говорит Партридж.

Прессия не может скучать по Седжу, но все же скучает. У нее был другой брат. У нее была еще одна связь в этом мире. И она порвалась.

Прессия откашливается. Она не хочет начинать сейчас плакать, сейчас надо быть сильной.

— Почему у тебя нет чипа, Партридж? — спрашивает она. — Они же нацепили на тебя ярлык.

— Брэдвел прав: с чипом ты становишься отличной мишенью. Мой отец не хотел, чтобы его сыновья были мишенью.

— Они прицепили устройства слежения на открытку, а может быть, и куда-нибудь еще, — говорит Брэдвел. — Мы сожгли вещи Партриджа.

— Но вы также прицепили один из «жучков» к крысоподобной твари, — заявляет Прессия.

— Откуда ты узнала?

— Догадалась.

Откладывать больше не имеет смысла. Прессии хочется покончить с этим раз и навсегда. Она снова ложится на живот.

— Я готова.

Брэдвел низко наклоняется над ней, Прессии кажется, что он хочет что-то прошептать ей на ухо. Она поворачивает голову и кладет щеку на руку. Но Брэдвел не произносит ни слова. Он просто убирает ее волосы за ухо. И снова его жест оказывается настолько нежным, деликатным и легким, что удивительно, что на это способны его большие руки. Брэдвел всего лишь ребенок. Просто ребенок, который сам себя воспитывал. Он здоровый, сильный и злой, но в то же время нежный. И сильно нервничает, насколько можно судить по бешеному трепету крыльев у него за спиной.

— Я не хочу этого делать, Прессия. Мне жаль, что я должен.

— Ничего страшного, — шепчет она, — давай уже.

Слеза соскальзывает у нее по переносице.

Брэдвел снова протирает шею, и Прессия ощущает прикосновение его пальцев на коже. Его руки трясутся. Он, должно быть, бодрился, потому что он берет ее за шею и замирает.

— Партридж, ты мне нужен, — тихо зовет он.

Партридж подходит ближе.

— Держи ее крепко, — приказывает Брэдвел, — вот здесь.

Какой-то момент Партридж колеблется, а потом Прессия чувствует его руки, держащие ее голову.

— Крепче, — произносит Брэдвел, — чтобы она не двигалась.

Руки Партридж сдавливают голову, как тиски.

Прессия ощущает, как Брэдвел упирается коленом ей в спину. А потом она снова чувствует его руку, он прижимает ее шею пальцами, на этот раз очень крепко, и между ними в нее входит острый, как скальпель, нож.

Прессия испускает такой страшный крик, какого она еще не слышала. Боль ощущается, как будто внутри поселился зверь. Скальпель врезается глубже. Прессия больше уже не может кричать, потому что закончилось дыхание. Она непроизвольно пытается сбросить Брэдвела со спины. И хотя Прессия чувствует, что зверь боли снова возвращается и она превращается в животное, она знала, что сейчас нельзя двигать головой.