Жизнь способ употребления - Жорж Перек

— Я встретила шестерых мужчин, — говорит мама.

— Каких мужчин? — спрашивает ребенок.

— У первого — черная борода, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Да потому, что не умеет бриться, чтоб его!.. — говорит мама.

— А второй? — спрашивает ребенок.

— У второго — кольцо, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Да потому, что женат, чтоб его!.. — говорит мама.

— А третий? — спрашивает ребенок.

— У третьего штаны на ремне, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Да потому, что иначе спадут, чтоб его!.. — говорит мама.

— А четвертый? — спрашивает ребенок.

— Четвертый разорвал свои штаны, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Да потому, что слишком быстро бежал, чтоб его!.. — говорит мама.

— А пятый? — спрашивает ребенок.

— У пятого открыт только один глаз, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Потому что засыпает, как и ты, мое дитя, — очень ласково произносит мама.

— А последний? — шепотом спрашивает ребенок.

— Последний скалит зубы, — почти неслышно шепчет мама.

Самое главное, чтобы ребенок не повторил свой вопрос, так как если на свою беду он спросит:

— Почему? —

то мама рявкнет:

— Да потому, что, если ты не будешь спать, он тебя съест, чтоб тебя!

Эльжбете Орловска было одиннадцать лет, когда она впервые приехала во Францию. Это произошло в детском лагере под Парсэ-ле-Пен, в департаменте Мен и Луара. Лагерь находился в ведении Министерства иностранных дел и принимал детей, чьи родители были министерскими служащими и посольскими работниками. Маленькая Эльжбета поехала в этот лагерь, потому что ее отец служил консьержем при посольстве Франции в Варшаве. В принципе лагерь был скорее интернациональный, но в тот год получилось так, что маленькие французы оказались в подавляющем большинстве, и редкие иностранцы там чувствовали себя несколько скованно. Среди них был маленький тунисец по имени Бубакер. Его отец, мусульманин традиционного толка, почти никак не связанный с французским присутствием в Тунисе, никогда бы и не подумал отправлять мальчика во Францию, но на этом настоял его дядя, архивист из Министерства иностранных дел с набережной д’Орсэ, убежденный в том, что таким образом его юный племянник сумеет лучше всего узнать язык и культуру, которые новому поколению отныне независимых тунисцев было непозволительно игнорировать.

Очень быстро Эльжбета и Бубакер стали неразлучными друзьями. Они сторонились других детей, не принимали участия в их играх; они ходили вдвоем, держась за мизинцы, смотрели друг на друга, улыбаясь, и рассказывали друг другу — каждый на своем языке — бесконечные истории, которые и он и она радостно слушали, ни слова не понимая. Остальные дети их недолюбливали, над ними жестоко подшучивали и даже подкладывали им в кровати мертвых мышей, но взрослые, приезжавшие провести день со своими отпрысками, восторгались этой парой: она — пухленькая, белокурая и светлокожая, как куколка из саксонского фарфора, и он — худенький, гибкий как лиана, с матовой кожей, курчавыми смолистыми волосами и огромными глазами, исполненными ангельской кротости. В последний день лагерной смены они укололи себе большие пальцы и, смешав капельки крови, поклялись, что будут любить друг друга вечно.

Последующие десять лет они не виделись, но дважды в неделю писали письма, которые становились все более пылкими. Эльжбете удалось довольно быстро упросить своих родителей обучить ее французскому и арабскому языкам, поскольку она все равно решила переехать в Тунис к своему будущему мужу. А вот Бубакер столкнулся с большими трудностями: несколько месяцев ему пришлось убеждать отца, который его всегда тиранил, что он ни за что на свете не перестанет его уважать, что он сохранит верность традициям ислама и заветам Корана, и что он вовсе не намерен одеваться по-европейски и переезжать во французский район города только потому, что женится на европейке.

Но труднее всего было получить все разрешения, необходимые для поездки Эльжбеты в Тунис. Более восемнадцати месяцев тянулась административная волокита, как с тунисской, так и с польской стороны. Между Тунисом и Польшей существовали договоры о сотрудничестве, согласно которым тунисские студенты могли ехать в Польшу и учиться на инженеров, а польские дантисты, агрономы и ветеринары могли служить в тунисских Министерствах здравоохранения и сельского хозяйства. Но Эльжбета не была ни дантистом, ни ветеринаром, ни агрономом, и в течение целого года все ее прошения о выдаче визы, какие бы объяснения она к ним ни прикладывала, возвращались с отметкой: «Не соответствует критериям, определенным вышеуказанными соглашениями». Понадобилась целая серия невероятно сложных комбинаций, — в результате которых Эльжбета сумела обойти официальные каналы и рассказать свою историю помощнику замминистра, — чтобы через каких-то шесть месяцев администрация признала ее диплом лиценциата по арабскому и французскому языкам и наконец-то разрешила ей занять должность переводчицы при польском консульстве в Тунисе.

Она прилетела в аэропорт Тунис-Карфаген первого июня тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Ярко сияло солнце. Она светилась от счастья, свободы и любви. Среди толпы тунисцев, которые с балкона махали вновь прибывшим пассажирам, она искала глазами своего жениха. Неоднократно они посылали друг другу свои фотографии: он — на футбольном поле, в плавках на пляже Саламбо, в джелабе и вышитых бабушах рядом с отцом, которого уже успел перерасти на целую голову; она — на лыжах в Закопане или верхом на лошади. Она была уверена, что сумеет его узнать, и все же, увидев его, на какой-то миг засомневалась: он стоял в зале, сразу за кабинами полицейских, и первое, что она ему сказала, было:

— Да ты совсем не вырос!

Когда они познакомились в Парсэ-ле-Пен, то были одного роста; но если он вырос всего лишь на каких-нибудь двадцать-тридцать сантиметров, то она вытянулась как минимум на шестьдесят: ее рост составлял метр семьдесят семь, а его — от силы метр пятьдесят пять; она была похожа на подсолнечник в разгар лета, он же казался засохшим и скукожившимся, как лимон, забытый на кухонном столе.

Прежде всего Бубакер повез ее к своему отцу. Тот был общественным писарем и каллиграфом и работал в крохотной лавке Медины; там он продавал ранцы, пеналы и карандаши, но чаще всего клиенты просили написать их имя на дипломе или справке, а также вывести священные строчки на пергаменте, который они могли бы повестить на стену в рамке. Там Эльжбета впервые увидела этого человека: в очках с толстыми, как стаканное дно, стеклами, он сидел по-турецки, положив доску на колени, и с важным видом точил перья. Это был низкорослый худой мужчина с зеленоватым цветом лица, лживым взглядом и отвратительной улыбкой, чопорный, очень скованный и молчаливый в присутствии женщин. За два года он обратился к невестке не больше трех раз.