Агент - Валерий Большаков

Дружно застучали ложки, зазвякали миски. После добавки Кирилл осоловел.

— Вы как хотите, товарищи, — раззевался он, — а лично я — спать! Кто первым дежурить пойдёт? Есть желающие?

— Я подежурю, — сказал Кузьмич.

— Лады. К полуночи меня разбудишь…

…Утро настало холодное, сырое. Туман так плотно заткал лес, что деревья проступали неверными серыми тенями. Авинов вышел на мокрую палубу и задумчиво почесал в затылке. Вроде и не будил его никто… Или он запамятовал, как отстоял… ну ладно, отсидел полночи в дозоре?

Спустившись на берег, Кирилл увидал Исаева, ловко чистившего здоровенную щуку.

— На завтрак — уха?

— А то! — хмыкнул чалдон. — Мелочь речную я уже выварил, ейный черёд пришёл.

Бросив в котёл пару луковиц и каких-то травок, Кузьмич переложил туда щуку, разделанную натрое.

— Вона, я чайку заварил, — кивнул он на огромный медный чайник. — Там лист смородиновый, земляничный… С утра дюже пользительно.

— Ты мне лучше скажи, чего не разбудил меня?

— А мне, старику, не привыкать стать, — ухмыльнулся Исаев. — Это вам, молодым, сон нужон, а я и на реке отосплюсь…

— Ну спасибо тогда.

Поднявшись с четверенек, Авинов поднял палку потолще, прислушался — тихо вроде — и заколотил в борт «Мурмана».

— Па-адъём!

Вылез встрёпанный Алекс. Умывшись проточной водою, он живо пришёл в себя — и тут же потянул носом.

— Уха-а… — застонал он и кликнул Эктова: — Эй, Даниил! Вставай, а то ухи не достанется!

Тут уж встали все. Туманное утро наполнилось стонами, зеваниями, кашлем, харканьем. А двойная уха напускала и напускала крепкого рыбного духу, выворачивавшего голодное нутро.

— Я сейчас слюнями подавлюсь, — пробормотал фон Лампе.

Кирилл, чтоб не мучиться, отошёл за деревья. Он ступал по толстому ковру хвои, вдыхал влажный воздух, словно настоянный на смоле-живице, и тревоги отпускали его. Право же, чего бояться?

Красные уже не словят, а белые… Чёрт, его всего прямо распирает, так хочется оказаться среди своих! Свои не выдадут. Вот только нельзя ему до своих. Вернуться-то легко, но возврат в ряды Белой гвардии будет означать его провал, а он не имеет на это права. Слишком дорого досталось ему доверие большевистских вождей, чтобы вот так вот, запросто, потакая слабости, утратить его.

А Аня? Он же её сдал — холодно, расчётливо, вполне по-большевистски. Не в отместку этой «шибко идейной» барышне, а в качестве предосторожности — надо же было как-то обезопасить себя на будущее. Но если он сбежит, то смерть Ивана Ивановича выйдет зряшной…

Авинов вздохнул. Никуда он не сбежит, нельзя ему. Чего тут рассуждать, причины да объяснения выискивать? Да у него язык не повернётся сказать «Честь имею!», если он дрогнет, если выйдет из тайного боя на невидимом фронте. А бой не кончен. Впереди — Петроград…

— Комишша-ар! — послышался голос Талалы. — Уха штынет!

После сытного завтрака стали заготавливать дрова.

— Мой «пятак» не переваривал «казанку», — хмыкал Четвёркин, — а вашу посудину от дров тошнит!

— Выберем чего посуше, — сказал Кузьмич, укладывая на плечо двуручную пилу.

Гиря с Даниилом подхватили топоры и двинулись за чалдоном в лес. Остальным досталось таскать поленья и складывать в трюме рядом с машинным отделением. Димитрий, заделавшись «механисьеном», выкладывал аккуратную поленницу и витиевато матерился на предмет отсутствия угля.

В разгар утра «пикник» кончился.

— Вчера так не хотелось никуда трогаться, — признался Алекс, — а сегодня… Только с пилою и согрелся!

— Не лето, чай, — согласился Кузьмич.

— Так, — хлопнул Кирилл по коленям натруженными ладонями, — слушай мою команду! Все звёздочки и прочие вытребеньки снять — мы находимся в глубоком тылу противника. И постарайтесь переодеться под белогвардейщину!

Сам Авинов откопал в капитанской каюте поношенный чёрный китель и фуражку. Не бог весть что, конечно, но всё-таки.

Братья Эктовы «сочинили» русский флаг — скрепили проволочками три полотенца, имевшие отдалённое отношение к белому, синему и красному цветам, — и вывесили на мачту.

«Мурман» бодро пыхтел, шлёпал колёсами по студёной двинской воде, плыл.

После обеда (по кружке рыбного бульону, да с сухарём…) сыграли боевую тревогу — с севера, вверх по течению, шла британская канлодка «Хамбер». Завидев русский военный пароход, англичане дали гудок и застопорили машины, сближаясь на встречных курсах.

— Вшё, — брякнул Талала, — приехали!

— Разговорчики в строю!.. — сказал Авинов и подозвал фон Лампе: — Английский знаешь?

— Немного, — скромно ответил Алекс.

— Будешь мне помогать.

Борт «Хамбера» приблизился вплотную, увесисто толкнулся в скулу «Мурмана», сминая мягкие кранцы. Димитрий и Даниил приняли швартовы.

— Хэллоу! — рявкнул дюжий командир корабля с рыжей шкиперской бородкой от уха до уха.

Матросы с палубы «Хамбера» весело скалились, щеголяя в русских меховых шапках.

— Хэллоу! — ответил Кирилл.

Перебросившись с английским «кэптеном» парой учтивостей и вызнав, кто куда следует, Авинов решил сыграть доблестного русского офицера. Нажаловавшись на нехватку угля, он прозрачно намекнул на одно удручающее обстоятельство — команду нечем было кормить.

— Уипьем уодки! — выразился капитан, исчерпав багаж знаний по русскому, и отдал приказ.

Британские матросы, скалясь по-прежнему, натащили картонных коробок с тушёнкой, сгущёнкой, уилтширским беконом и новозеландскими яйцами, пересыпанными сухарями, французской солониной, каким-то компотом…

— Аллеc гут! — выразился Димитрий, припомнив немецкие словечки, слышанные в Либаве. А британцы, они с немаками рядом проживают, должны уразуметь…

Распрощались с англичанами хорошо, даже Талала, пошептавшись с Алексом, выдал:

— Шэнк ю!

Два корабля, настоящая канонерка и самодельная, разошлись, как в море, каждый следуя своим курсом.

— Сигареты! — ахнул Даниил, разбирая «подарки». Дрожащими руками разворошив пачку «Лаки страйк», он сунул одну сигаретину в рот и торопливо закурил. Вдохнул глубоко, щурясь от дыма и полузабытого удовольствия. — Сма-а-ачно!

— Бабская безделка, — посмеивался Кузьмич, но тоже засмолил по одной.

Алекс не курил. Ножом пооткрывав банки, он скомандовал:

— Налетай!

Это была роскошь — по банке корн-бифа в руки! Кирилл нежно, щепетно взял пластик розовой ветчины, переслоенной пергаментом, и отправил в рот. Господи, как просто человеку испытать наслаждение жизнью! Просто поголодай — и поешь, вот так, один на один с консервной банкой… А потом — чаёк! Настоящий, запашистый, с сахаром, с печеньем…