Голубые огни Йокогамы - Николас Обрегон

— Ладно, босс. Я поеду в лабораторию управления Сибуи, как только раздобуду пленки.

— Хорошо, буду ждать тебя там.

Через четверть часа Ивата уже ехал в сторону Тиёда. К северу мерцали огни Императорского дворца. На востоке вырисовывались здания министерства иностранных дел и парламента, а немного поодаль — парк Хибия.

Перескакивая через ступени, Ивата поднялся по лестнице Главного городского полицейского управления Токио. Проверка службой безопасности заняла всего несколько минут. Войдя в лифт, он набрал выданный ему одноразовый код и опустился на четвертый подземный этаж. Двери лифта впустили его в огромный офис без окон, и молодой человек в безукоризненном костюме тепло поприветствовал Ивату.

— Добрый вечер, инспектор. Вам нужен доступ к центральному архиву?

— Именно так. Незакрытое дело о пропаже человека. Такара Мацуу.

— Прошу следовать за мной.

Ивата прошел в угол, где стояло несколько удобных кресел. Секретарша предложила ему воды, а молодой человек быстро вернулся с планшетным компьютером.

— Вот и он, инспектор. Такара Мацуу. Был обвинен в убийстве трех детей в возрасте от пяти до восьми лет — в соответствии со статьей 199, пункт два Уголовного кодекса.

— Приговор?

— Его отправили в психиатрическую клинику, где он провел пять лет. После освобождения в 2004 году он стал информатором полицейского управления.

— Что?! Он получил всего пять лет?

— Так здесь написано. — Мужчина нахмурился. — Хотя мне непонятно, как это возможно — столь мягкое наказание за убийство детей.

— Мне кажется, я знаю, почему так произошло, — сказал Ивата, поднявшись. — Спасибо за помощь.

Юкитоси Симидзу проживал в бедном районе Нагасаки — там, где по обыкновению селились мелкие служащие, фабричные рабочие и неблагополучные семьи. Рекламный щит, установленный на крыше его дома, гласил, что здесь продается место под рекламу, — на что охотников так и не находилось.

На рассвете Сакаи деликатно постучала в нужную дверь. Ей открыл невысокий пожилой человек. С замиранием сердца она показала ему свое удостоверение.

— Вы пришли из-за моей дочери? — прохрипел он.

— Именно так.

Крошечная квартира, вполне опрятная, была почти пустой — и в ней стоял унылый запах многолетнего страдания.

Старик приготовил чай и вернулся в комнату с дрожащим в руках подносом. Сев за низкий столик, они некоторое время пили чай в полном молчании. Лицом Симидзу походил на безжизненное изваяние — человека из потустороннего мира.

— Меня давно никто не посещал.

— Простите за то, что вынуждена вас побеспокоить, господин Симидзу.

— Ничего-ничего. Пожалуйста, задавайте свои вопросы.

— Спасибо. Их немного. Позвольте для начала спросить, когда вы в последний раз видели Кейко?

— 15 мая 1982 года. Тогда она уехала с друзьями в турпоход на выходные, но так и не вернулась.

— Вам удалось выяснить, куда она отправилась?

— Нет. Через несколько месяцев после исчезновения она прислала мне письмо. В нем было сказано лишь, что она счастлива. Она писала о природе, горах, поисках самой себя. Через год-два она прислала еще одно письмо. На этот раз в конверте была фотография.

— Господин Симидзу, она пыталась как-то еще связаться с вами? Если не считать этих писем?

— Она звонила мне пару раз, но говорила как-то несвязно. Ни разу не сообщила, где живет. Конечно, я уговаривал ее вернуться, но она отвечала на это, что довольна своей новой жизнью.

— Она говорила именно такими словами? «Новая жизнь»?

— Да.

— А потом вы услышали о случившемся на фуникулере?

— Да. Полиция допрашивала меня.

Сакаи поглубже уселась в кресло и внимательно изучала своего собеседника. Могла ли она представить, что он причинял боль Кейко? Вынуждал ее страдать? Она попыталась угадать, не мог ли он солгать, — но нет, единственным, что ей удалось разглядеть в нем, было всепоглощающее горе. Маленькая головка, пучки белых волос в ушах, тонкие, влажные от чая губы, глубокие складки на веках. Для нее было очевидным, что Юкитоси Симидзу проведет остаток своих дней в мучительной пустоте безысходности.

— Позвольте вас спросить… Как вы думаете, почему она покончила с собой на фуникулере?

— Не знаю. Но… я могу винить только себя. Могло ли все сложиться иначе? Ее мать умерла в молодом возрасте. А я был для нее не самым лучшим отцом.

Глаза Симидзу покраснели, а голос будто застрял в груди.

Он отхлебнул чая, чтобы немного успокоиться, и глубоко вздохнул:

— Я познакомился с матерью Кейко в университете. Это был период перемен для Японии, и, полагаю, у меня были определенные идеалы. Возможно, это ей импонировало. Поначалу мне казалось, это какая-то шутка, розыгрыш — как такая женщина способна полюбить меня. Однако она меня действительно любила. Мы просыпались рано утром и начинали подробно планировать наше будущее: в десять мы делаем то-то, в одиннадцать у нас булочки с кремом… Но мы никогда не реализовывали свои планы. Мы просто оставались в нашей маленькой комнате. Япония разрывалась на части, а мы словно умудрились все проспать.

Симидзу замолчал, и улыбка медленно сползла с его лица. Он уставился в свою чашку с чаем.

— Вы замужем, инспектор?

Сакаи отрицательно покачала головой.

— Может быть, это и к лучшему. Я часто чувствовал по ночам этот ужас, неотвратимую тоску. Самое страшное время начиналось под утро — примерно после часа ночи каждый из нас оставался наедине со своими мыслями. А днем у каждого свои занятия в университете. Я понял, что мы можем быть вместе только урывками. И ужас от этой мысли никогда не покидал меня. Я ждал, что в конце концов он победит. Каждую ночь, выключая свет возле кровати, я понимал, что меня окружает не только темнота, но и разлука…

Охваченный воспоминаниями Симидзу начал часто моргать.

— Говорят, что встреча с человеком — это первый шаг к его потере. Вы слышали такое?

Сакаи кивнула.

— Вот как я чувствовал себя каждую ночь. И то же самое я ощутил в больнице, в самом конце. Отключение системы жизнеобеспечения моей жены оказалось подобным выключению прикроватной лампы после долгого дня. Я не знаю, почему в тот момент думал именно об этом… Возможно, иногда мышление фокусируется на мелочах для того, чтобы мы прекратили размышлять о чудовищности нашей потери.

Он сложил руки на коленях.

— Она была такой маленькой… Мне кажется, что после ее смерти у меня не осталось ничего, что я мог бы дать Кейко.

Сакаи кивнула, смахивая пальцем слезу.