Забыть тебя (не)возможно - Тори Майрон

–Одна из? А какие ещё могут быть причины не желать работать в крутом журнале у одного из лучших по успеваемости студентов журфака?

–Следишь за моими отметками?– удивляется Мэтт.

–Не увиливай от ответа,– бурчу я и краснею, ругая себя за болтливость.

За всё время, пока я молчаливо сохла по нему, я следила не только за его выдающимися результатами в учёбе, но и успехами в баскетбольных матчах, редкими постами в соцсетях, в которых он выставлял классно заснятые и смонтированные рилсы, ну и, само собой, наблюдала, как он общается с Ланой и другими студентами.

Говорю же: ясходила с ума и превратилась в одержимую им преследовательницу. Но Уокеру об этом знать совсем не стоит. И к счастью, он возвращается к интересующей меня теме.

–Высокие оценки, Веро́ника, ни о чём не говорят. И уж тем более не отражают привязанность к предмету. Любой материал можно выучить. Любое задание можно выполнить, если хоть немного пошевелить мозгами. Для этого не нужно иметь прирождённого таланта. Всего-то стоит приложить капельку усердия, и зачёт будет у тебя в кармане.

–Получается, тебе совсем неинтересна журналистика? Я правильно понимаю?– опускаю руки на его плечи, выжидающе вглядываясь в его беззаботное выражение лица.

Однако я чувствую… давно уже чувствую, что за его вечным пофигизмом скрывается целая история. И мне до жути хочется её узнать.

–Всё правильно. Я никогда не хотел и вряд ли захочу быть журналистом, редактором или начальником крупной компании, в которой придётся днями напролёт торчать в офисе и вести занудные переговоры с важными серьёзными бизнесменами. Если ты успела заметить, а я уверен, что успела, то я не особо люблю людей. А точнее, не люблю с ними общаться. Мне больше нравится за ними наблюдать, и то не за всеми, а только за теми, кто меня очень интересует. И так как в журналистке без любознательности никуда, а в бизнесе – без любви к постоянному вербальному контакту, эти две сферы никогда не станут любимыми для меня.

–А что насчёт съёмок? Я помню, как ты проводил их в университете. И мне показалось, что это прям твоё. К тому же я видела потом твою статью с иллюстрациями в журнале, да и в сети нашла твои видеоролики. Они реально крутые.

–Так, так, так… Как я погляжу, у меня точно завёлся свой личный милый сталкер,– он щёлкает меня по носу, и я опять краснею, соображая, что на сей раз точно выдала себя с потрохами.

Отрицать бессмысленно.

–Хорошо, признаюсь. Есть такое дело. Немного подслеживала за тобой.

–Немного?

–Ладно, много, но сейчас не об этом. Лучше ответь на мой вопрос.

–Да что тут отвечать? Ну да, люблю я снимать всё подряд, а затем монтировать и создавать что-то по типу короткометражных клипов, и что?

–А то, что у тебя здорово получается это делать. Тебе стоит развиваться в этом направлении.

–Может, и стоило бы, но сейчас в этом уже нет никакой необходимости. В журнале мне фильмы снимать не придётся. Максимум короткие рекламные ролики или интервью для сайта журнала. Хотя когда я возглавлю компанию, у меня и на это времени не будет.

–Но я не понимаю… Зачем ты собираешься работать в «Future walk», если это тебе совсем не нравится?

–Из-за родителей. Они всегда мечтали видеть нас с Алексом во главе семейной компании. Особенно папа. И так как Алекс срать хотел на его мечту, как и на любого члена семьи в целом, её исполню я.

–Но это же не твоя мечта, Мэтт. Разве можно тратить свою жизнь на чужие желания? Даже если это желания твоего отца?

–Можно, Веро́ника, потому что я дал ему своё слово и ни за что не нарушу его.

–И твой отец с этим согласен? Он знает, что ты планируешь посвятить себя тому, что тебе неинтересно?

–Нет, не знает.

–В таком случае ты должен поговорить с ним и обо всём рассказать.

–Я не могу с ним поговорить об этом.

–Почему? Я, конечно, не знакома с твоим папой, но думаю, если он узнает правду, то не станет принуждать тебя делать то, чего ты на самом деле не хочешь.

–Он ни о чём не узнает.

–Но почему?

–Потому что он мёртв,– повысив голос, бросает Мэтт, вынуждая меня вздрогнуть.

Не столько от холода в его помрачневшем тоне, сколько от непосильной боли, заполонившей любимые карие глаза. Я видела её в нём раньше. Всего лишь раз. Ещё тогда, когда поцарапала его машину. Но мне этого хватило, чтобы понять – Мэтт хранит в себе слишком много горечи, которой отказывается делиться хоть с кем-то.

А я хочу… боже, как же я хочу, чтобы он рассказал мне о том, что его ежедневно гложет. Не из-за любопытства и желания докопаться до правды. Нет. Этим двум присущим мне чертам нет сейчас места в душе. Я просто хочу, чтобы он разделил свою боль со мной. Отдал кусочек, открылся, высказался, доверился и понял, что мне по-настоящему важно всё, что царит за его внешне бесстрастной оболочкой.

Но я не прошу его об этом. Так же как и не выражаю свои соболезнования вслух. Это ни к чему. Уверена, мой сочувствующий взгляд выполняет эту задачу красноречивее всяких слов. Я просто прижимаю ладонь к его груди, к месту, где отчётливо нащупывается биение скорбящего сердца, и чувствую, как грусть с тоской зыбким туманом сгущаются в пространстве между нами.

К слову, эта до смерти печальная аура исходит не только от Мэтта, но и от меня. После его упоминания о смерти страшные кадры трагедии из прошлого, которые я по сей день временами вижу в кошмарах, выбираются на поверхность, багровыми вспышками окрашивая разум.

До сих пор о том случае, что вдребезги разрушил нашу семью, знала только Алана, но сейчас, пока я физически ощущаю, насколько сложно Мэтту начать рассказывать о смерти папы, я решаю стать той, кто сделает первый шаг к нашему духовному сближению.

Как?

До невыносимости мучительным способом.

Я собираюсь с духом и мысленно окунаюсь в вечер, когда умерла моя младшая сестра.

–Я тоже потеряла родного человека,– глухим, полным грусти голосом произносит Веро́ника за секунду до того, как я решаюсь начать свой рассказ, который хранил в себе долгие месяцы.– Правда, наши с тобой потери значительно отличаются. Ты знал своего отца с самого детства, а у меня не было возможности даже разок увидеть свою младшую сестру, но тем не менее для меня её смерть всё равно была сильным ударом,– моя мегерка тяжело вздыхает. Серые глаза сверкают влагой, но она всячески пытается её не пролить.– Это произошло четыре года назад. Мой папа – пластический хирург, и в тот день у него была очередная операция, которая затянулась до самого вечера. Мы с мамой были дома одни, не считая прислуги. Делать особо было нечего, поэтому мы решили с ней выбраться в центр. Перекусили в кафе, сходили в кино, немного погуляли, так как в мамином положении на длительные прогулки её уже не хватало. Она была на седьмом месяце беременности. Мы все очень ждали пополнение в семье. До сих пор помню, как мы с папой напрыгаться от радости не могли, когда мама сообщила нам эту прекрасную новость. А затем постоянно разговаривали с малышкой, смотрели, как она толкается в мамином животе, и любовались её скринами с узи. Даже имя уже придумали – Вайлия. Она была такой крохой, но уже живым человеком, который должен был принести нам ещё больше радости. Но увы, ей не было суждено прожить длинную счастливую жизнь. И всё из-за моего папы,– голос Веро́ники срывается, взгляд окрашивается яростью, а тело начинает мелко дрожать.